АНАТОЛИЙ СМЕЛЯНСКИЙ: МЫ ПРОШЛИ УРОВЕНЬ КРИКА
Культура (20-06-2002)

С 23 мая по 4 июня в Москве прошел 1-й фестиваль «Новая драма». А сегодня он на 8 дней переместился в Нижний Новгород. «Новая драма» — беспрецедентная по важности для современного театра акция, призванная хотя бы в первом приближении прояснить, каков новый театральный язык, какие явления жизни исследует новая сцена и каковы актерско-режиссерские методы их воплощения. Фестиваль включал 3 программы: конкурсная (спектакли по новым пьесам, написанным на русском языке), международная (спектакли по иностранным пьесам) и "off' (экспериментальные постановки, читки новых пьес, проект «Документальный театр»). Наш разговор с председателем жюри фестиваля, доктором искусствоведения, ректором Школы-студии МХАТа Анатолием СМЕЛЯНСКИМ начался с вопроса:
 — Смогла ли эта «Новая драма» объять необъятное и хоть как-то прояснить картину?
 — Мне кажется, что в массе нынешних тусовок, акций, презентаций и награждений этот фестиваль, пожалуй, очень существенная для современного театра затея. По самому простому определению: театр задыхается без новой пьесы. Как ее ни называй (Немирович называл «боевая пьеса») — без нее сцена не жива. «Боевая пьеса» может быть и коммерческой, и авангардной, и документальной — какой угодно. Лишь бы проводилась драматургическая разведка в области нынешней жизни. Так что идея фестиваля носилась в воздухе. Она осуществилась при помощи трех учредителей: МХАТа им. Чехова, ассоциации «Золотая Маска», центра «Документальная сцена». И при поддержке Министерства культуры РФ. 
Художественный театр вошел в это дело тремя своими площадками, дал ему свое имя, свое пространство.
Как к нему ни относись, но флюиды исторической памяти витают в его стенах. Этот театр родился под знаком современной пьесы: все-таки на занавесе не «Царь Федор Иоаннович», а «Чайка».
«Новая драма» созрела в рекордные сроки. Но все это было подготовлено тем, что последние годы творится в «Любимовке» с ее драматургической лабораторией, в центре «Документальный театр», на уровне международных связей, например, с лондонским «Роял Кортом». Тем, что накоплено «Золотой Маской», конечно же, дающей определенную картину современной российской сцены. Несомненно, у нас самих к фестивалю масса претензий, в особенности по вопросам отбора. Был, например, спор: надо ли привозить пьесу Н. Птушкиной?
Она не нуждается в рекламе, является одним из самых коммерческих авторов. Между прочим, было и заметно, что на этом фестивале, собравшем в основном профессиональную публику (критиков, режиссеров, актеров, студентов) пьеса Птушкиной «не проходит». Она из другой «игры». Ведь «Новая драма» явно не рассчитана на широкого зрителя. И не надо этого бояться. Я бы по этому поводу вспомнил Маяковского, который заметил, что есть поэты для читателей, а есть поэты для поэтов. «Новая драма» —фестиваль, если хотите, внутритеатральный. Он нужен тем, кто непосредственно делает театр. Он не должен быть двухнедельным мероприятием. Он может и должен стать венцом года и собирать своих профессиональных «болельщиков».
 — Вы как председатель жюри ежедневно смотрели спектакли…
 —13 вечеров!
 — Неужели это были 13 вечеров «чернухи»? И как у вас после этого с психическим здоровьем?
 — Ну не так все это страшно. «Пластилин», например. Пьеса решена режиссером К. Серебренниковым как бы обратными средствами. Пьеса, конечно, очень мрачная, болевая. Надо было превратить ее в азартно-театральную игру, иначе было бы невозможно смотреть. Но ведь Серебренников — не первый. Способом театрального хулиганства или при помощи ритуального театра решить кровоточащую пьесу —это ведь еще Додин проделал с калединским «Стройбатом» в «Гаудеамусе». Так театр пытается проглотить «микстуру жизни». Микстура довольно противная. Что ж, вот московская элита и получила представление о том, что происходит в России. 
 — Вы думаете, «Новая драма» действительно отражает реалии? Или моду на подобное отражение реалий?
 — Не знаю! Но давайте вспомним «Федру» в постановке Роберта Вудрова, которую играли у нас американские студенты из Гарварда. Это будет пострашнее всей нашей «чернухи». У нас еще под рукой отговорки — мол, среда заела, социальные условия плохи. Но в США — другие условия. Однако венцом этой пьесы Сарры Кейн (она покончила самоубийством в 23 года) является проклятие Богу: “Fuck you, God! ”. И это сделано на таком надрыве, который перекрывает отчаяние героев нашего «Пластилина».
 —А вы не думаете, что таким образом благополучные молодые люди, пишущие для театра, просто получают недостающие им острые ощущения?
 — Может, и так. Но я этого не боюсь. Это какая-то проба грунта… Понимаете, когда в кране долго нет воды, потом некоторое время льется ржавая вода…
 — Что-то долго она льется…
 — Видимо, за 10 лет свободы еще не насытились. Потом, надо же понять и признать, что первоначальное осознание мира, как у Треплева, так и у наших молодых, часто происходит в виде болевого крика, шока. В этом, если хотите, органическое для молодого человека ощущение несовершенства жизни. Помню себя 11-летнего. Мы жили в Нижнем Новгороде, в ужасном районе. Чтобы дойти до троллейбуса, нужно было отмахать 800 метров по вязкой глине. Я хорошо помню этот первый момент подросткового осознания мерзости жизни. Я сам себе тогда внушал, что должен на всю жизнь запомнить и эту глину, и грязь непролазную как образ жизни, ее предлагаемых обстоятельств. Первое прозрение, первопонимание всегда шоковое. Это как крик при родах. Но это и радостное одновременно ощущение: значит, работают чувство и мысль. Значит, я могу об этом подумать. Это, как у Блока: «Узнаю тебя, жизнь…»
 — И все же, были для вас лично на фестивале такие пьесы и спектакли, которые вы сами «узнали» и «приняли»?
 — «Узнал» и «принял» спектакль «Пластилин», в котором слились голоса режиссера и автора, слились не в один голос, но в сложное многоголосие. Ведь, пьеса не предполагала такого режиссерского хода, который тут предложен. Это соавторство современного театра и для такого фестиваля как «Новая драма» такое соавторство дороже всего. В слиянии со-авторских, со-творческих голосов и рождается новая драма. Возьмите того же М. Угарова с пьесой"Облом off'. Жюри признало эту пьесу лучшей на фестивале. Казалось бы, инсценировка классического романа, но это совсем не так. Это умная, тонкая, я бы сказал, элегантная пьеса, которая единит старый роман с нашей жизнью. И тут уже не ржавая вода, а живой источник открыт. Так же в свое время он был открыт Людмилой Петрушевской. Прекрасно, что был показан «Московский хор». Спектакль Малого драматического вместе с Петрушевской предъявили мощную и никуда не исчезнувшую традицию русского театра. Сложнейшая психологическая вязь и небезделушечная истинная гипертеатральность. А какие мощные актерские работы! Такой спектакль дает всему фестивалю особое измерение: есть на что оглянуться. Я не противопоставляю работу Додина тому, что было на фестивале, напротив, объединяю, сопоставляю их. Это те естественные рамки, в которых должен развиваться национальный театр. И я не знаю, с какой стороны приходит новое слово, просто надо быть начеку, вот и все.
 — Значит, надо «перебеситься» с тем, что имеем?
 — Конечно! Знаете, для меня в какой-то мере завершающим моментом был «сюжет из жизни». Болельщики-вандалы! В Камергерском переулке сидели милые люди, беседовали о театре, о чернушных пьесах. А в этот момент рядом бежали настоящие чернушники и колотили витрины.
 — Вот это сюжет! Из жизни параллельных миров. Скажите, а есть ощущение, что в нашей и западной драматургии идут общие процессы?
 — По большому счету, да. Только то, что началось, к примеру, в Англии или США, у нас происходит 40 лет спустя. Даже эта проклятая чисто словесная свобода. Кеннет Тайнен, знаменитый английский критик и завлит Национального театра при Лоренсе Оливье, гордился тем, что первым в живом эфире Би-би-си произнес слово “fuck”. Тогда это был шок. Этот же Кеннет Тайнен продюсировал знаменитый мюзикл «О, Калькутта». Только недостаток образования не позволяет русскому театральному человеку обнаружить в названии оглушительный второй смысл. По-французски это означает: о, какая у тебя задница! На фестивале «Новой драмы» таких местных «калькутт» было предостаточно, но кроме смеха это ничего уже не вызывает. Детская болезнь затянувшегося переживания свободы.
 — Но это «игры» на уровне непечатных слов.
 — Нет. На уровне непечатной жизни. Сейчас уже целые области бытия перестают быть откровением, а еще не так давно они были закрыты для театра. Так называемый чат «голубых» по Интернету, скандальная пьеса, написанная заключенной (все это было в рамках фестиваля, его нон-стоп читок современной драмы). Возможно, кто-то скажет, что все это мы уже видели, и подобно Аркадиной вопросит про серу, которая пахнет. Но если не быть Арка-диной, а понимать и сочувствовать тому, что рождается сегодня в нашем театре, то можно сказать иное.
И новая драма и новый театр познают сами себя. Работает пока первая часть блоковской формулы: «Узнаю тебя, жизнь». Скоро наступит и вторая — «Принимаю»! Ну, а что касается третьей — «Приветствую звоном щита», — до этого еще далеко!

Наталия Каминская


Вернуться к прессе
 
 Ассоциация «Новая пьеса», © 2001—2002, newdrama@theatre.ru