Альфред де Мюссе. «Венецианская ночь»
Центр драматургии и режиссуры п/р Алексея Казанцева и Михаила Рощина. Московский музыкально-драматический театр
Журнал «Знамя» (11-2001)
Маленькая капля
чистого чувства
В жанре любовных сновидений Альфред де Мюссе. «Венецианская ночь». Режиссер-постановщик Ольга Субботина. Центр драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина. Московский музыкально-драматический театр.
Даже из единственной метафоры
может родиться любовь.
Милан Кундера
Отрадно, что в бой с театральною рутиною и новым веком вслед за мастерами и подмастерьями, обгоняя-отступая, ретиво рвутся и молодые, и совсем. А ежели позади них имеется еще и прочный-непорочный рабочий тыл, успех «сражения» обеспечен, и вполне. Таким тылом, бесспорно, является Центр драматургии и режиссуры под руководством Алексея Казанцева и Михаила Рощина.
Вот уже третий год Центр занимается тем, что, по словам г-на Казанцева, самым загадочным образом без постоянного здания, без толкового финансирования (ау, где вы, богатые охотники до современного театра?) «для молодых театральных лидеров отважно организует открытое пространство». В последнее время таковым все чаще и чаще становится замечательная, но уж очень ограниченно камерная сцена Центра-музея В. С. Высоцкого. Что ж, искренне жаль, потому как потенциал тех «молодых театральных лидеров» и талантов, которыми почти ежедневно угощает разборчивую публику Центр, не прикрыт ничем, даже звучными именами его руководителей. И слишком очевиден для того, чтобы справедливо востребоваться более серьезной площадкой. В этом смысле потенциал молодого режиссера Ольги Субботиной, ученицы Леонида Хейфеца, можно назвать всецело примерным и одним из первых. Во всяком случае, в «молодые театральные лидеры» она вырвалась совершенно справедливо, окончательно и, смею надеяться, очень надолго (если, разумеется, под эфемерным театральным временем предполагать не количество, но качество).
В прошлом сезоне Ольга истинно прославилась спектаклем «Шоппинг & Fucking», поставленным по пьесе тридцатилетнего английского филолога и театроведа Марка Равенхилла, первичная гомосексуальная конъюнктура которой в финале оборачивается искренним и горьким размышлением на вечные темы: «Цивилизация это деньги», «Деньги это цивилизация», «Добыча жестока, трудна, но обладание есть цивилизация. ..», а хладная европеизированная режиссура неизбывной русской «тоской по труде» и катарсисом.
К «согласию о печатности» слова на букву f Россия пришла ровно через три года после премьеры в Альбионе и тем самым неминуемо вошла в первую десятку тех стран, которые, несмотря ни на что, все же отважились представить почтенной публике эту не совсем почтенную пьесу. И пусть наше представление стало и не вторым после лондонского, но все же - весьма почетным (сам автор «потворствовал» ему).
Хоть толерантные англичане и назвали пьесу Равенхилла варварской и шокирующей, фабула ее банально созидательна: «Будущее. Конечно, мы не увидим его. Эту чистоту. Но увидят они. Дети», говорит самый сентиментальный и одновременно самый целесообразно рациональный персонаж пьесы Брайен (Виктор Бертье). В аккумулировании и силы, и слабости он амбивалентен. Между Богом и Дьяволом и проповедник, и посредник. Он - почти Мефистофель. Но Мефистофель новой формации. Поколения next, вокруг которого «так много страха и так много желаний»… Потому новых людей он, «змей», искушает не плодом, и даже не полуфабрикатом из супермаркета Seven-Eleven, а тремя сотнями extasy. Но за органическим исступлением следует «раздача страдания»… Брайен отлично осведомлен по поводу того, что было до греха: «Небо, поющее в ваших ушах»… Но он вполне догадывается и о том, что будет после: «Шоппинг. Телевидение. Время подъема. Эта химия. Поставки нерегулярные. И какой-нибудь малыш умирает… И ты смотришь на папу, ты смотришь, как взрослый мужчина плачет, и думаешь: пора сворачивать химию». Потому, наверное, он, Брайен-Мефистофель, маленького сынишку своего отдает в «очень религиозную школу»(!), чтобы тот получил хотя бы «маленькую толику чистоты». Брайен не любит ошибаться, но может уступить, если кто-то ошибся. И поэтому он не позволяет людям «трахать. Свой. Мозг». У него свой глагол, и воздействует он не на сердце, а на разум, потому как «и в конце времен, при последнем расчете, позади красоты, позади Бога, позади рая» деньги. А он - Мефистофель, который душу продает. За три тысячи фунтов… «Сначала делай деньги», именно так начинается Писание Брайена. И поколения next. И в этом их истина, их преходящая справедливость: «Грядущие поколения. Они узнают будущее. А то, что должны делать мы, это делать деньги. Просто по-прежнему делать деньги. Для них», разве эти слова не соотносимы с другими, «безупречными и блистательными», теми, которые гениально бессмертны: «Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я буду работать…» И пусть слегка шокирует соседство целомудренного монолога русской сестры Ирины Прозоровой с «отборной» лексикой английской девочки Лулу (Виктория Толстоганова), но именно в нем, в этом монологе, проявляется фабула пьесы Равенхилла. И фабула эта, к счастью для Брайена и к сожалению для Лулу, Робби (Артем Смола), Гэри (Андрей Кузичев), да и Марка (Алексей Зуев), однозначно вне времени. Но в пространстве: «Проводник. Талисман. Ряд правил. Компас, чтобы направлять нас в этой вечной ночи… Круг Бытия».
Вне всякого сомнения, в прошлом сезоне Субботина, по меткому выражению критика, «показала средний палец» русскому театральному миру, сладостно питающемуся предрассудками о так называемой женской режиссуре".
Однако Ольга известна и другой, более «лояльной» стороной: опытному московскому (и не только) зрителю она знакома по, скажем так, русской работе и над «Гамлетом» Питера Штайна, и над «Борисом Годуновым» Деклана Доннеллана. Ну а нынче неугомонная Субботина при дружественной поддержке Международной конфедерации театральных союзов предъявила требовательной публике «Венецианскую ночь» Альфреда де Мюссе.
Пьеса, почему-то никогда не ставившаяся в России, словно бы нарочно написана для русских актеров. Судите сами: с одной стороны, безнадежно беспроигрышная мелодраматическая завязка, с другой, изощренная кульминация решительное противоборство силы чувства и силы разума, противоборство лихое и, самое основное, действенно-деятельное, будто извечная битва титанов театральных школ, то бишь «переживания» и «представления». Видано ли подобное русским театром, не уверен, но отчего-то очень хочется надеяться, что нет. Несомненно одно: сладостное равновеличие двух главных силищ человека, сосуществующих у Мюссе, как это ни парадоксально, просто-таки сверхгармонично; пережить-представить на сцене интересно до крайности. Ну а дойти до последней, и дойти уверенно и достойно, дееспособен актер, убежден, только русский. В этом смысле верх ладного равноправия чувства и разума демонстрирует Артем Смола, дерзко и игриво воплощая, несомненно, главный образ Мюссе пикантного принца Eisenach. Одетый в галантный серый френч, он появляется почти незаметно, но явственно. И вот он, в меру высокомерный, в изобилии ленивый, уже пред нежной Лауреттой (Елена Захарова), изысканно коленоприклонен и неподдельно умилен: «Совершенство!.. Неужели все женщины в этом городе столь же прекрасны, как вы?.. Вот кольцо: у меня в карманах всегда есть такие игрушки… Принцесса Эйзенахская должна позволить своему супругу стать покорнейшим из любовников; она должна забыть все его безумие… Любите вы лошадей, охоту, празднества, театр, конфеты, поклонников, стишки, бриллианты… Все это польется дождем. Затворившись в самом отдаленном флигеле вашего дворца, принц будет видеть и знать только то, что вы не захотите скрыть… Вы будете выбирать ваши прихоти, это и будет весь ваш труд, синьора…». «Это рай для женщин», конфузливо замечает Лауретта, но ручку свою с «венецианской игрушкой» кинжалом, вверенным ей бывшим, но, вне сомнения, все еще любимым Рацеттой (Алексей Осипов), все же услужливо расслабляет. Редкий случай торжества мужского ума.
Самое основное, что принц, этот гениальный испытатель женского сердца («Первое из благ это сердце. Ум и красота служат ему лишь покрывалом», смело и небрежно найдет он последний предлог для своей завтрашней невесты, равно как и следующее: «Если мы будем жить мирно, то кинжал ни к чему; если ж начнется война, я обезоружу противника… Горе это раздумье; от него так легко избавиться»), в общем, принц, этот талантливо чувственный и разумный искуситель, оказывается вполне адекватен тому удивительному гипотетическому образу, который мало-помалу, гласно-негласно, но интенсивно создается уже с самого начала. И назло этому своего рода «запрещенному» театральному приему, задолго до призрачного, но реального появления Его светлости на венецианских «колосниках», образ его становится практически осязаем. Всеми: и чистосердечной Лауреттой, буквально под дулом объявляющей Рацетте, что, мол, «другому отдана»; и лицемерным маркизом делла Ронда (Эвклид Гюрджиев), настойчиво отдающим-продающим свою падчерицу Лауретту этому «другому» и незамысловато разрешающим свое финансовое благополучие; само собою, шельмоватым секретарем принца бароном Grimm (Владимир Скворцов), заблаговременно провозглашающим появление Его светлости; и, разумеется, многокрасочным певцом (блистательный контр-тенор Ярослав Здоров) вкупе с живым квартетом, чудеснейшим образом создающими ту предутренне-предгрозовую атмосферу «коварной, но скромной» венецианской ночи, которая в конечном итоге оказалась так широко воссоздана в крайне узком сценическом пространстве.
Олег Дуленин