Фестиваль «Новая драма» — не исключение. 

За десять дней на сценах МХАТа им. Чехова и в маленьком подвальчике «Театра.doc» были показаны и прокомментированы новая тольяттинская и новая грузинская пьесы, драма документальная и историческая, спектакли коммерческие и эксцентрически-элитарные. Несмотря на все это разнообразие, в центре ожиданий и зрительской тоски находятся не столько новые тексты, сколько актер, его внезапное и пронзительное присутствие. Благодаря или вопреки тексту. Если такой встречи не происходит, то любые кураторские жесты и декларации остаются пустой забавой, оседая в буклетах и критических статьях. После фестиваля «Новая драма» безусловным будет только явление артиста Александра Лыкова в спектакле «Я, она, не я и я».

Он совершает в нем акцию невиданного свойства — примиряет собственные страхи и немощи с собственным же бесстрашием. Пьеса-монолог Клима была написана специально для Лыкова. Это тоже одно из позабытых свойств старинного театра, когда автор сочинял пьесы и роли для конкретных артистов, вслушиваясь, как его слова оркеструются живыми голосами известных ему людей, окрашиваются их свойствами и сами окрашивают их по-новому. Клим рассказал для Лыкова его собственную историю, историю утраты и обретения самого себя, своей души — Психеи, историю любви.

Странный, поэтический и текучий, исполненный философских сентенций и грубоватого юмора, чрезмерный в своей красоте, он настаивает на праве театра говорить об экзистенциальной тоске со страстностью интимной исповеди.

Лыков начинал играть этот спектакль в маленьком питерском театрике «Особняк». Но где бы он ни играл, его нескончаемый крик нуждается в поднебесных просторах.

Лыков кричит. Кричит весь спектакль, идущий почти час. Крик несется на невероятной скорости. Криком и нечеловеческой скоростью игры он пробивает каналы огромной эмоциональной и духовной силы. Кто я? Кто эта женщина, эта Психея, от тоски по которой взрывается земная жизнь?

Телесное, в оторопи, крике, отчаяньи познания себя — вот история, которую кричит Лыков. Она написана Климом для человека, который, едва выбравшись из бесконечного сериала про ментов (помните его Казанову?), решился обрести себя заново. Никогда еще темой спектакля с такой видимой отчетливостью не становилось само существование актера, актерский подвиг, желание и твердое намерение вырваться за пределы своих возможностей, стать другим, прорваться к неведомой стороне своего существа, обрести безупречность и цельность, присущие воину. Лыков в этой истории приближается к самым радикальным экспериментам Гротовского. Он включает в представление весь свой организм, все нервные узлы, вены, мускулы, кровь, боль. Когда к середине спектакля его силы иссякают, он с неподражаемым смирением, открыто и прямо сигнализирует об этом залу. Дыхание оборвано, гении — эти прекрасные птицы — покинули его, не слетаются больше на его истошный крик. Его крик становится пустым и страшным. Не крик — почти сип. 

Он может только просить, танцевать вокруг своей странницы — Психеи, заклинать ее вернуться. Он не знает, будет ли ответ, сможет ли он доиграть до конца эту невозможную роль своего спасения. Зал откликается на его актерское отчаянье сильнейшей волной сочувствия. И происходит чудо — дыхание, даже не второе, а третье, возвращается к нему.

А может быть, это и есть единственная тема театра — гений актера, его попытка сыграть, прорваться к запредельной свободе.

Лыков вместе с Климом и режиссером Алексеем Янковским возвращает театру право быть предельным — абсолютно искренним и абсолютно театральным. В контексте фестиваля «Новая драма» он выглядит странным отрицанием той мании простоты и естественности, которой одержимо новое поколение режиссеров и актеров. Он - сама неестественность, как неестественна внезапная стихия — землетрясение или чума. Он неестествен как театр, как человек, когда его сотрясают отчаяние или любовь. Любые декларации о новой драме теперь бессмысленны, кроме одной, неотвратимой: новая драма — это Лыков.

Алена Карась