Образованный молодой человек, хорошо знакомый с классической литературой и наверняка знающий слово «реминисценция», Курочкин в пьесе «Цуриков» (сценическое название «Трансфер») сделал серьезную заявку на победу. Стоит сразу же оговориться — на большую победу, ибо своими соперниками в этом условном соревновании он числил не представителей новой драмы, а куда более серьезных и известных авторов. На ум сразу же приходят Гомер, Вергилий, Данте и Сведенборг. Список при желании можно продолжить.

Главный герой пьесы Цуриков совершает путешествие в потусторонний мир, благополучно возвращается на родную землю и продолжает жить как ни в чем не бывало. Цурикова можно понять. Начать с того, что перемещение между двумя мирами незамысловато, как работа сливного бачка. Р-р-раз — и трансфер в незнаемое осуществлен. Но это бы еще ничего. Куда важнее, что вояж в преисподнюю почти неотличим от поездки в ближнее или дальнее зарубежье. Все обычно, все узнаваемо. Представитель встречающей фирмы, черт эдакий, конечно же опаздывает. Спутники героя (любовник цуриковской жены и его собственная любовница, по совместительству секретарша) бродят по окрестностям ада в поисках Стикса и Леты как заправские туристы, сверяющие внешний вид достопримечательности с описанием из каталога. Стоит ли говорить, что ни вышеупомянутых рек, ни Цербера с Хароном, ни страдальцев, горящих в огне, в общем, ничего из расхожего инфернального набора они тут, разумеется, не обнаруживают.

Курочкинский ад похож на большой и не особенно интересный город с улицами, домами, живущими текущими заботами гражданами и чертями, которые в отличие от самих людей готовы сочувствовать простым смертным. Тут, разумеется, все хороши. Даже папе Цурикова, по приглашению которого сын и оформил себе «въездную визу», как-то недосуг встречаться с родственником.

Будничность адской обстановки дополняется выразительной сценой, в которой на вопрос пытливого любовника жены: «А где же Бог?» — один из чертей указывает на самого неприглядного обитателя преисподней. «А почему вы не там, где вам положено быть?» — изумляется путешественник. «Н-н-е им-м-мею м-м-морального права», — заикаясь, отвечает Всевышний (с большой или маленькой буквы писать тут это слово не очень-то и понятно). К концу спектакля у зрителей не остается сомнений, что поездка в Кемер или Шарм-аль-Шейх (номер люкс, all included) была бы куда душеспасительней.

В пьесе, кроме процитированной выше, есть еще несколько остроумных реприз, несколько удачных диалогов и несколько забавных поворотов сюжета. Но Курочкин явно писал нешуточное — причем нешуточное во всех отношениях — произведение. И если иметь в виду этот его замах, результат получился маловысокохудожественным.

Во-первых, жалок сам ход мысли. Тот свет, устроенный по образцу этого, — расхожая и весьма примитивная концепция мироустройства, пользуемая надо не надо всеми записными остроумцами. (Даже Шендерович не так давно пьесу в этом ключе написал, но Шендерович, отдадим ему должное, ни на что кроме шутки и не претендовал.) Во-вторых, подобный концепт — явный признак скудной фантазии. Описывать неведомое сложно. Это вам не живописать земное хождение по мукам и не раскрашивать яркими красками затейливую жизнь проституток, зэков, нелегалов, бомжей, гомосексуалистов и прочих пациентов расцветшего нынче пышным цветом документального театра. Не случайно все великие произведения, описывающие путешествие в загробное царство, так или иначе основывались на визионерском опыте пишущего. Тот мир в отличие от этого невозможно сконструировать и уж тем более зафиксировать по принципу verbatim. Его нужно хотя бы на мгновение увидеть. Тут уж (не в смысле загробного существования, а в смысле художественного результата) каждому и впрямь воздается по вере его. Видимо, понимая это, Булгаков, визионерским опытом, судя по всему, не обладавший, но любивший подпустить дьявольщины в свои произведения, не смертного отправлял туда, а черта выписывал сюда.

Конечно, и в великой литературе встречаются леденящие душу фантазии, где тот мир неотличим от этого. Взять хотя бы Достоевского с его «банькой с пауками» и жутким рассказом «Бобок», но в том-то и дело, что для Федора Михайловича подобные этюды — это плод фантазии пошлого ума. Тут есть спасительный зазор между авторской позицией и взглядом недалекого персонажа. У Курочкина, милого и безусловно способного драматурга, этого зазора нет.

Что до спектакля, то смотреть его куда интереснее, чем читать пьесу. Михаил Угаров еще раз подтвердил, что он не зря занялся режиссурой. Он умеет задать спектаклю нужный ритм, умеет работать с артистами, умеет строить небанальные мизансцены и легко превращает пьесу Курочкина в стильную театральную шутку. Корифеи театра современной пьесы Анатолий Белый, Артем Смола и Ольга Лапшина, как всегда, служат истинным украшением спектакля. Но никто из них, включая режиссера, все же не в состоянии порвать описанный Курочкиным замкнутый круг ада. Тот мир плох, потому что неважно устроен этот; этот плох, потому что подкачал тот, — вот нехитрая философия человека, не верящего ни во что, кроме того что дважды два — четыре, а жизнь — злодейка и сплошной трансфер.

Марина Давыдова