 |
ЖизельБалет в темнотеОльга МихайловаКАРТИНА ПЕРВАЯТемно-темно. Ничего не поймешь. Только кто-то в темноте есть. Голос Валерушки. Ну почему так темно, почему? Я боюсь, Петруша! Голос Петра. Ух, ненавижу темноту. Мерзее темноты, только когда солнце светит. Голос Валерушки. Спичечки нашел. Сейчас огонечек будет. И действительно, чиркнул спичкой, зажег огонек, и стало еще темнее. Голос Петра. Вот. Квартира одиннадцать. И погас огонек. Голос Валерушки. Ой, я чуть палец не обжег. Ну скажи, почему так темно? Тут же окошко должно быть на лестнице. Голос Петра. И за окном темно, - зима. Голос Валерушки. Зима, зима, у нас всегда зима. Я за это и патриот своей родины, что тут солнца вовек не увидишь. Но ты-то, Петруша, и сам знаешь, что в темноте... Голос Петра (перебивает). Дверь не заперта. Дверь - курлы-курлы - запела, приоткрываясь. Слыхать-то ее слышно, а не видно. Потому как и за дверью темень. Голос Валерушки. Может, не пойдем, а Петруша? Страшно, когда дверь не заперта. Так Людоед всегда в свою квартиру мальчика-с-пальчика заманивает. Не пихай меня в спину, я боюсь! Дверь ба-бах! - будто выстрел. И все затаились, слушают, как в квартире эхом что-то побрякивает да позвякивает: стекла в книжных полках - один звук, рюмка об рюмку в буфете - другой, а вот это - шарк, шарк - шаги старушечьи. Из-за угла сначала желтенький свет упал, потом шатучая тень, а за тенью - фигура в халате и в платке со свечкой. Наташа. Кто это дверью хлопает? Опять ты, Жучка? Пошла, пошла отсюда! Голодный койот. Прислушивается, ждет собачьей побежки, скулежа или лая. Но тихо в темноте. Петр с Валерушкой в углу и не дышат вовсе. Ничего не вижу. Значит, это черная Мурка. Брысь, брысь! Снова слушает темноту. Нет, и не Мурка. Кто же мог прискакать? Петр (выступая из темноты). Это мы. Наташа дунула на свечку и пропала. Голос Валерушки. Ой, ой, она нас пугает! Голос Петра. Не бойтесь. Мы из ветеранского центра. Кузнецову Наталью Владимировну ищем. Шаги в темноте, шорох движения. Чирк! - Валерушка спичку зажег, из своей правой руки в левую руку Петру передал, а тот понес огонечек к своей правой руке. Этой правой рукой он, оказывается, Наташу во тьме нашел и за запястье держит. А в пальцах-то у нее свечка. Зажгли, увидели друг друга. Валерушка. Вы - Кузнецова? Наташа качнула головой утвердительно, тень ее кивнула размашисто. Петр. Тогда так. Вам, как матери погибшего героя, кое-что у нас положено. Ну, там путевка раз в год, это вы прийдете - оформите. Продукты к праздникам носить будем. И вообще, если чего надо или кто обидит, сразу к нам. А то вы у нас почему-то из всех списков выпали. Да. Валерушка. Вот мы шли-шли и гостинчики несли. Вы мороженое любите? Мы вам мороженого такого вкусного купили. Жалко, что темно - не видно. Петр. Пробки надо посмотреть, посветите мне. Петр чинит, Наташа светит, а Валерушка разговор говорит. Валерушка. Теперь всякое есть мороженое, тысяча сортов! Можно каждый день посвящать одному сорту, сразу жить интересно. Тут свет везде загорелся, и они заново друг друга увидели. У Наташи платок сполз, - вроде она и не старуха? Петр. Я вам автоматические пробки принесу. Там две кнопки всего: одну нажимаешь, другая выскакивает. Раз - темно! Раз - светло! Это просто. И всегда со светом будете. Валерушка. А вот вам цветочек. Правой рукой зашуршал - развернул белую вощеную бумагу. Левой к сердцу горшок с цветком прижимает. Он хотел мертвый купить, отрезанный, а я настоял, чтобы в горшке. Он будет у вас жить, вы его станете поливать, удобрять, земельку рыхлить. А звать его можете Валерушкой. В честь меня. И руку ей свободную правую протянул. Наташа на руку смотрит подозрительно, не берет. Валерушка свечку у нее забрал, задул, сунул Петру, да освободившуюся руку ей и пожал. Петр. Петр. Руку Наташину у Валерушки перехватил и пожал. Валерушка. Ап-ап. Ну, давайте уже мороженое есть. За знакомство. И три рожка с мороженым, как букет, резко ей протянул. Наташа отшатнулась, опять не берет. Петр. Да вы нас не бойтесь. Наташа. Билл видал индейцев, атакующих на рассвете. Валерушка. И мы ему с ореховыми рожками не страшны. Петр. Сядем. И сел первый за стол. И Валерушка сел, горшок с цветком посреди стола устроил, посуду к стороне собрал. Валерушка. Ой, какие у вас блюдечки все битые! Петр. Битой посуды в доме не должно быть, это нехорошо. И трещин на чашках не должно быть. Чуть трещина или выбоинка какая - сразу вон! В порядочном доме все, как новое, за этим специально следят. Наташа. Списано из арсенала Сент-Луиса. Валерушка. Может, вам водички дать? Наташа. Твой рост уже позволяет тебе смотреть поверх стойки? Валерушка. А я ростом не хвастаюсь. Я вообще не хвастливый. Наташа. А живой? Валерушка. Конечно, живой. А Петр еще живее. Давайте зеркало, увидите, что и вы - живая. Наташа. Зеркала нет. Зеркало только заведи, все и начнет размножаться. И вдруг к Петру наклонилась близко. А как докажете, что живые? Петр. Живые врут, зевают, спят и смеются. Мертвецы всего этого не делают. Валерушка. А вот и нет! А вот и нет! Живые тоже иногда честные бывают. Все должны быть честными. Ты был честный ребенок, Петя? Был, был, не отпирайся и честное пионерское под салютом держал. Надо жить, как завещал Незнайка: сделал три добрых дела подряд и сам не заметил, сразу исполнение всех желаний. Какие останутся. А кто детских книжек не чтит, из того не выйдет отличник боевой и политической, друг, товарищ и брат. Снизу вверх Наташе в лицо заглянул. Вы читали "Незнайку"? Наташа. Да. Вздохнула и села наконец. Валерушка. Теперь мороженое лизните, и совсем задружимся. Наташа мороженое взяла, замерла над ним, потом кончиком языка чуть-чуть лизнула. Петр и Валерушка шеи вытянули, ждут. И тут - кап! - громко-громко - и опять кап! У Наташи мороженое из рук - шлеп! - на стол. Петр и Валерушка разом на ноги вскочили. И снова кап! - но уже нежнее. Петр. Спокойно. Это кран. Валерушка. Это кран. Не страшно. И мороженое, со стола подняв, Наташе вручил. Петр. Сейчас починю, минутное дело. Валерушка вздохнул глубоко и на место сел. Валерушка. Он починит. Петр, и правда, чего-то там погромыхивает - чинит. А Валерушка с Наташей мороженое едят. Петр. И всех дел-то. Руки аккуратно вытер и тоже за мороженое принялся. У меня прокладки всегда в кармане: мы по всем родителям ходим - вещи собираем. Для музея нашего быта и героической жизни. От сына вашего Володи хотим экспонатов попросить. Фотография у нас есть, теперь бы что-нибудь личное, а? Наташа. Нет. И мороженое на стол положила. Валерушка. Зачем же на стол! Вот хоть в блюдечко... Петр. Почему сразу "нет"? Мы ведь не награды просим, не письма, мелочь какую-нибудь: ну, рубашку там старую или еще чего... может, школьная форма осталась... Наташа. Золоченые шпоры, малиновый пояс и красный шелковый платок на шею, да еще серое сомбреро, украшенное кожей гремучей змеи, - вот скромный наряд нашего Билли, не считая револьверов с серебряными накладками и рукоятками слоновой кости. Все помолчали почтительно, оставив мороженое. Нет! Ничего нет. Обыскивайте. Мороженое взяла и решительно откусила, а блюдечко - трах - об пол. И свое блюдечко - бац! - в пол. Петр. Одобряю.Сразу несколько чашек и блюдец на пол смахнул. Валерушка. Ну и правильно, что вещей не сохранили. Это ж вещи другого человека. Я на свои довоенные джинсы смотрю и не узнаю. Чужие. Даже размер стал не мой. Петр. Неужели мать ничего не сохранила? Ни портфеля, ни мяча футбольного, ни письма? Валерушка. Когда я был маленький, Дед Мороз розочки на окне рисовал, а теперь перестал. Почему? И все трое на окно посмотрели. Наташа первая отвернулась, доела мороженое и руки об халат вытерла. Петр. Зачем же об себя? Салфетки должны быть на этот случай. Я вам принесу. Через стол схватил ее за руки и своим носовым платком ей палец за пальцем вытер. А Она его руки удержала. Потом вдруг выпустила. Бум! - руки на стол упали. Валерушка доел мороженое, взял веник и стал подметать позвякивающие осколки посуды. Петр, глаз не поднимая, руками по столу развел, спихивая оставшиеся чашки - блямс! - блямс! - блямс! Валерушка - шворх-шворх - подметал, шворх-шворх - подметал. Валерушка. Меня бабушка ангельчиком звала. Душка у меня была чистая - я "Незнайку" двадцать раз читал. КАРТИНА ВТОРАЯТемно-темно. Шаги в темноте. Дверь пропела знакомо: курлы-курлы. Споткнулся, стукнул-брякнул, чертыхнулся. И дверь захлопнулась, отозвалась эхом. Голос Петра. Там темно. И тут темно. Почему опять темно? Голос Наташи. Я люблю, когда темно. Так теплее. Голос Петра. Это вы? Голос Наташи. Это я. Голоса близко-близко друг к другу. Голос Петра. Боюсь, когда темно. Голос Наташи. Не бойся. Голос Петра. Я вам пробки принес. С двумя кнопками. Вот, потрогай. Трик-трак в темноте. Голос Наташи. Хорошие кнопки, прыгучие. Голос Петра. Сейчас ввернем. Голос Наташи. Может, лучше не надо? Голос Петра. Тогда зачем я нес? Голос Наташи. Просто так. Будем нажимать: ты на одну кнопку, я на другую. Трик-трак в темноте. Потом зашуршало-зазвякало. Голос Петра Это еще посуда у меня и салфетки. И кекс к чаю. Голос Наташи Западный Канзас переживает бум в торговле шкурами бизонов? Голос Петра. Да. То есть, нет. Посуда - это на общественные деньги. Голос Наташи. "Я оплачу этот счет!" - воскликнул неистовый Билл. Пауза в темноте, будто нет никого. Голос Петра. У меня обе руки заняты. Голос Наташи. Вот и хорошо, А то бы ты умчался, как вихрь, оставив во мне с полдюжины пуль. И снова темнота опустела, словно они взлетели неслышно. Голос Петра. Я бы не умчался. Осветившись, проступило окно. Стал виден Петр, прижимающий к себе коробки и свертки. Поверх вещей обнимает его Наташа. Она такая молодая при заоконном свете, может быть, потому, что на ней джинсы и свитер? Разжала руки, отступила. Наташа. Фонарь зажгли. Он обычно днем горит. А сегодня вот... И еще полшага назад сделала. Петр одним своим широким шагом ее нагнал. Петр. Возьми. Всунул ей в руки коробки и свертки. Окно гаснет, и окно загорается. Теперь Наташа прижимает к себе вещи, и Петр обнимает ее вместе с ними. Ты с кем живешь? Наташа. Ни с кем. Петр. Мужа нет? Наташа. Нет. Петр. А почему дверь не запираешь? Наташа. Никто же не придет. Петр. Вот я пришел. Наташа. Я думала, не придешь. Петр. А я пришел. Наташа. Почему? Петр. Вот принес, что обещал. Наташа. А где Валерушка? Петр. Валерку я домой проводил, поздно уже. Наташа. Поздно. Я думала, ты не придешь. Петр. А я пришел. Наташа. Ты с кем живешь? Петр. Я в общежитии. Валерка с родителями, а я в общежитии. Мне квартиру давали-давали, а я другим уступал, кто женится. Наташа. А ты неженатый? Петр. Я? Я - нет. Валерке жениться нельзя. А я... так... Да мне хорошо в общежитии. Сегодня только в комнате никого нет: один в ночную, другой к тетке уехал, как сговорились. Ну, я сюда, обещал же... У тебя под свитером ничего нет. Наташа. Когда... тогда... все так ходили. Петр поверх вещей вытянул шею и поцеловал Наташу. Окно гаснет, и окно загорается, и наконец поцелуй кончился. О Боже, за что ты застрелил меня, Билл? Петр. На всякий случай. И снова поцеловал ее. Наташа. Еще. Петр. Потом еще. Сейчас чай с кексом, семейная обстановка, душевный разговор. Разжал объятия, забрал у Наташи коробки и свертки. Заметил пробки у нее в руках, отобрал. Первым делом свет починить. Наташа. Не надо. Петр. Надо, надо. Наташа. Так ведь работает. Наташа щелкнула выключателем, и загорелся свет. Потускнело, почти пропало окно, Наташа голову опустила низко-низко. И Петр на нее не смотрит: на столе шуршит-гремит, покупки разворачивает. Петр. Чайник ставь. Из новых чашек свежий чай. Кекс с изюмом на белой фарфоровой тарелке. Эх, лимон бы еще... Наташа головы не поднимает и с места не двигается. Не хочешь чаю? Я вообще-то и винца прихватил. Вот, у сердца. Из внутреннего своего кармана с левой стороны правой рукой бутылку достал, а левой, не глядя, за плечо Наташу к столу подтолкнул. Ап! Но вино из чашек в семейном доме не пьют, тут рюмки нужны. Обвел глазами пространство, нашел рюмки, поставил на стол. Садись. На плечо Наташе сверху надавил. Наташа села. Петр бутылку аккуратно открыл, аккуратно по рюмкам вино разлил. Наташа сидит неподвижно, рюмку не берет. Петр одной рукой взял рюмку, другой - Наташину руку и ей в пальцы рюмку вложил. Ну, выпьем. За долой темноту. И они выпили. Наташа голову подняла и на Петра посмотрела. Пустую рюмку в пальцах держит. Петр рюмку у нее взял и на стол поставил. Ты что, армянскую жену из себя изображаешь, которая молчит и глаз на мужика не поднимает? Так там не голову, там глаза надо вниз держать. А голова должна прямо быть, гордо так. Понимаешь? Вот попробуй опусти глаза, опусти. Только одни глаза. Наташа глаза опустила. Ух! Меня это трогает и возбуждает. Наташа на Петра посмотрела и снова глаза опустила. Да, да, трогает и возбуждает. Встал, помедлил и разлил по рюмкам вино. Мой идеал - женщина Востока, снявшая паранджу. И никак иначе. Выпил вино и сел. Хотя я так скажу: кроме гарема, на Востоке все мерзость. Кекс порежь, женщина ты или кто? Наташа начала было резать кекс. Зачем же на столе? Я же сказал - на белой фарфоровой тарелке. Наташа выронила нож. Петр переложил кекс на тарелку, достал салфетки, подвинул на середину цветок в горшке. Полюбовался. Снова налил вина. Выпили . Женюсь, сразу заведу собаку. Вот так. И только так. Наташа встала, сделала шаг в сторону, потом шаг обратно, взяла рюмку, вино выпила, а рюмку точно на прежнее место поставила, отошла от стола и тут же вернулась с пакетами и свертками. И на стол их перед Петром положила. Что такое? Вещи?! На стол?! Одним махом сгреб все со стола и держит. Наташа. Тебе.Петр. Зачем? Я не возьму. Ничего не возьму. Вскочил, оглядываясь по сторонам, не зная, куда положить шуршащий ворох. Наташа. Возьми. Петр. Ты думаешь, я пришел, потому что мне женщин не хватает? Мне женщин хватает! Мне их даже много! Кто тебе позволил?.. Наташа. Так ты же сам прошлый раз спрашивал... Это от сына, от Володьки. Петр (поскучнел). Нашла, значит. Сел на место, руки с вещами на колени уронил. Потом, низко нагнув голову, начал не спеша открывать пакеты и разворачивать свертки. Шорох и шуршание окружили его. Ты что? Это ж новые вещи. Наташа. Почему новые? Старые. Лежали просто ненадеванные. Петр. Ага. Старые. А чек? Фирма "Курлыкин и сыновья". Этот Курлыкин месяц всего как магазин открыл. Вот тут и число вчерашнее. Ты чего меня дуришь? Зачем? Главное, и размер везде мой. Ты откуда размер-то узнала? Наташа. Ты же приходил. Рядом стоял. Петр. Ты кто по специальности? Наташа. Фармацевт. Петр. Ах, фармацевт! И Петр швырнул весь ворох вещей и пакетов в Наташу. Они осыпали ее плечи и колени. Наташа. Магазин этот богатый такой. Я первый раз была. Заходишь, сразу к тебе продавщица летит - чем интересуетесь? Я небрежно так: что-нибудь мужу хочу купить. Мужские вещи покупать, это же... эх, тебе не понять. Петр. Чего тут не понять. Когда покупаешь, самой кажется, что дома у тебя кто-то есть. Сочиняешь. Только это неправда. Наташа. Конечно. Зачем же мне сочинять правду? Как говорит Незнайка на двадцатой странице: правду и сочинять нечего, она и так есть. Петр. Врешь ты все. Наташа. Нет, не вру. Вот смотри, какие у меня руки белые. Я дома ничего-ничего не делаю. Пусть все на руки мои смотрят и завидуют моей счастливой семейной жизни - ничего-то ей муж делать не дает, все сам да сам. Руки, Петр, - зеркало души. Ты на руки всегда смотри. Если они хищные, как лапа куриная загибаются, - плохо дело. Петр. Да разве курица хищная? Наташа. А то нет? Ты ей свободу предоставь, она подчистую все склюет. А петухи? Так в глаз клювануть и норовят. А уж куру-то бедную так всю и изкогтят. Она от него бежит, как от чумового. Петр. Петух - что, понятное дело - кобель куриный, природа его такая. Наташа. В девятой квартире на балконе целый день ко-ко да ко-ко. Они мужика недавно в дом взяли, вот он им курятник на балконе и сколотил. Петр. Третий этаж - милое дело. Наташа. И несутся они у него от света до темна. Любо-дорого послушать. Петр. Нерусского, что ли, взяли? Наташа. Какой нерусский тебе курятник будет строить? Петр. Логично же рассуждаешь, по-умному даже. А в прошлый раз я подумал, ты совсем чудная. И белые руки ее в свои ладони забрал. Наташа. Билл обрел свою премудрость благодаря мушкету довоенного образца, который его отец выменял на продукты у какого-то горожанина. Петр. В видеосалон на улице Каликштейна ходишь? Наташа. Хожу. Петр. Я тоже туда ходил. А потом мне эти ковбои... Петр махнул рукой, выпустив ее пальцы, и ее рука упала на стол, смахнув чашку, бам! - дон! Наташа поглядела на свою руку, нагнулась, подняла чашку. Наташа. Треснула. Петр. Добей! Добей! Наташа разжала пальцы - дзынь! - чашка разбилась окончательно. Близко пропел петух. Встрепенулся, посмотрел по сторонам. Утро уже?Наташа. Это в девятой квартире на балконе. Петр. Утро, значит. Встал и щелкнул выключателем. Петр. Чего? Снова близко и громко пропел петух. Наташа. Ты не слушай, не слушай его. Петр. Все, ночь закончена. Наташа. Жалко, ах, как жалко. Петр. Что значит жалко? Это ночи-то? Жалко у пчелки! Наташа. Мне жалко. Петр. А мне не жалко. Мне себя не жалко. Мне даже Муму теперь не жалко! КАРТИНА ТРЕТЬЯЗима так зима! От ледяного солнца сияние, и кроме - ничегошеньки не видно. Только черное-черное пятно теней. Это наши американского гостя принимают. На месте топчутся, да ненароком в круг становятся. И тени двигаются этаким частоколом. Валерушка. У бабочки съедобно только туловище, крылья птицы не едят. Я про это утром еще узнал, и так мне стало страшно, так страшно. Это все равно, знаете ли, как увидеть письмецо или записочку, писанную собственной рукой! Рука-то ваша, а писать этого вы никогда не писали. Вот где ужас! Иван Николаевич. Подделка почерка? Валерушка. Нет, нет, почерк ваш, без сомнения. Только вы этого не писали, землю готовы есть. Страшно, страшно. Дэвид. А вы сказали, что у вас нет нужды в моей помощи психиатра. Вот пациент. Петр. Валерку не трожь. Дэвид. О, я уже объяснял Иван Николаевичу, что имею большой опыт такой работы. Когда я вернулся с войны, после Вьетнама, я имел свою психическую травму, и все, кто был там, имели тоже. И я учился в университете на психиатра, чтобы помогать себе и другим ветеранам. И помог. Петр. Помогай, кому хочешь, а Валерку не трожь. Иван Николаевич. Погоди, Петро, дай человеку досказать, видишь, как он по-русски мучается. Дэвид. Да, да, я начал изучать русский язык, когда начались у вас события. Я сразу понял, что образуются новые солдаты, по-русски это красиво: с больной душой. И я понял тоже, что я буду нужен. Тогда я решил знать ваш язык. Я имел мало практики, чтобы кругом одни русские, теперь я буду усовершенствоваться в языке быстро. Иван Николаевич. Спасибо, конечно, за доброту. Мы тоже со своей стороны программу разработали: поездки кое-какие, достопримечательности наши, дружеский ужин. Дэвид. Нет, нет, я приехал не отдыхать, я приехал работать из-за войны. Петр. Чего вы там, в Америке, можете знать про войну. Дэвид. Я понял вопрос. Америка имела двенадцать войн в своей истории. И только одну войну наши люди не любят, говорят: Вьетнам - грязная война. Это так. Но мы, солдаты, делали свой долг, мы стояли против коммунизма. Теперь я уже не солдат, и уже не молодой, и могу сказать: это страшно - стоять против коммунизма. Особенно в джунглях. Страшно, страшно. И плечи его поднялись, и голова опустилась, и задрожал он точно как Валерушка. Иван Николаевич. Да вы успокойтесь, гляньте - никаких джунглей, зима кругом, снег, мороз, совсем и не страшно. Валерушка, дай водички американскому гостю. Валерушка от пластмассовой бутылки пробку открутил, стакан из кармана извлек, дунул в него, налил и американцу подал. Валерушка. Не надо бояться. Мы вас в обиду не дадим. Вот Петр у нас, знаете, какой сильный. Вы пейте, пейте, воду для вас специально в бутылке покупали, чтобы все культурно. Дэвид (стакан взял, всех глазами обвел). Я когда русское слово "страшно" узнал, сразу все понял. Оно и звучит как-то... как змея по сухой траве ползет. Вздохнул глубоко и воду выпил. И замер со стаканом в руке. Валерушка стакан осторожно у него из пальцев взял, перевернул, последние капельки отряхнул и в карман убрал. Валерушка. Спасибо. Дэвид. Пожалуйста. Как вас зовут, пожалуйста, я не понял? Валерушка. Пожалуйста, Валерушка. Дэвид. Валерушка, я буду делать коррекцию твоей психики. Петр. Я сказал, Валерку не трожь! Иван Николаевич. Ты не ори, Петро, ты объясни человеку по-русски, он поймет. Петр. Чего объяснять-то? Чего? Валерушка. Ты расскажи, как мы в Москву ездили. Петр. Ну ездили. Там его лично профессор смотрел, сказал: психика стабилизировалась, никакого вмешательства, а то хуже будет. Не подпускайте, наказал, к нему костоломов из провинции. Понятно? Валерушка. Он не из провинции, он из Америки. Петр. Но не из Москвы же! Дэвид. Немотивированная бдительность - это есть клинический симптом. Валерушка. Ты, Петруша, его не обижай. Я знаю, он, как Незнайка, приехал три хороших поступка подряд совершить, чтобы после наступило исполнение желаний. Петр. Чего ж это он на край света потащился, дома не мог трех хороших поступков совершить? Иван Николаевич. Это в Америке-то? А еще за бдительность тебя гость похвалил. Валерушка. Тут какая тонкость: если между хорошими попадается хоть один плохой поступок, ничего не выйдет, начинай сначала. Иван Николаевич. А в Америке от плохого разве удержишься? Петр. У нас, что ли, удержишься? Валерушка. У нас ему ничего такого не захочется. И потом, эти хорошие поступки надо делать не для выгоды. Здесь ему какая выгода? Иван Николаевич. Конечно, какой же это хороший поступок, если ты делаешь ради выгоды! Валерушка. Вот! А я уж испугался, что вы Николая Носова совсем читать перестали. Дэвид. Где я оставил чемодан? Не могу вспомнить. Где я оставил чемодан, подскажите? Иван Николаевич. Так здесь ваш чемодан, в кабинете, где раздевались. Дэвид. Дайте мне его скорее, дайте, я уезжаю! Иван Николаевич. Что такое? На Петра обиделись? Он сейчас повинится, он плохого-то не хотел, просто резкий парень. Дэвид. Ничего не надо, только чемодан - и я уеду. Валерушка. Чего он сделал-то вам? Петруша за меня всегда горой. Дэвид. Это я, я не сделал! Я не выучил русский язык. Мой учитель говорил, что он профессор. Я верил. Я занимался три года. Потом я имел много бесед с русскими людьми в Америке. И вот! Вот! Петр. Чего "вот"? Дэвид. О, вы не понимаете это слово? А меня учили, что "вот" - многоупотребляемое русское слово, что можно так сказать в любом случае, и тебя поймут. Но вы меня не понимаете! И я ничего, абсолютно ничего из вашей речи не понимаю! А ведь вы употребляете известные мне слова! Но из этих слов не получается смысл! Я имел плохих учителей, и они плохо учили меня, плохого ученика! Где мой чемодан?! Валерушка. Как быстро да как складно все у вас выходит! А говорите - плохо учились. Иван Николаевич. Так вы из-за русского языка уезжать собрались? Вот это зря. Замечательно вы говорите, и понятно. Дэвид. Значит, не надо брать чемодан? Иван Николаевич. Ни в коем разе. Из-за какого-то русского языка всю программу дружбы рушить... Дэвид. Тогда объясните, какой смысл в том, что вы все говорили раньше? Или прежде? Как правильно? Иван Николаевич. Да у нас как на язык пришлось, так и правильно. Дэвид. Но какой смысл. Петр. Никакого смысла. Валерушка. Мы не для смысла разговариваем, а для разговора. Дэвид. Не для смысла? О! Нарушение памяти и концентрации внимания плюс галлюцинарные переживания - это есть клинические симптомы тоже. Валерушка, не дожидаясь команды, достал из кармана стакан, заглянул в него, отвернул у бутылки пробку, налил в стакан воды и подал Дэвиду. Валерушка. Угощайтесь. Дэвид. Пожалуйста. Взял стакан, улыбнулся облегченно и выпил. Потом перевернул стакан, вытряхнул последние капли и подал Валерушке. Пожалуйста. Звонко зацокали каблучки, и к мужчинам, догоняя свою тень, подбежала Наташа. Никого не замечая, подлетела прямо к Петру. Наташа. Твоя лошадь забыла дорогу к моему ранчо, пахнущий кровью охотник на бизонов? Петр отступил на шаг, потом еще на полшага. Улыбнулась обольстительно, шажок к нему сделала и крутанулась на каблучке в полный оборот. Я одна была у мамы дочка. Песня. Петр, как конь, от нее шарахнулся, голова дернулась, плечи заходили. Петр. Здравствуйте, Наталья Владимировна. Наташа. Станцуем? Петр. Вы к нам, значит, в Центр пришли? Бумаги оформить. Это дело. Вот, с Иваном Николаевичем познакомься... Это Кузнецова мать, я сообщал. Мы с Валеркой в порядке шефства... Иван Николаевич. Правильно зашли. Матери всем, чем можем... За руку НАТАШУ поймал, к себе развернул, в глаза смотрит, руку жмет, потряхивает. Наташа руку выдернула, пальцы в кулачок, к груди прижала. Валерушка. Добрым обязательно надо быть. Ко всем, даже к тетенькам. Сюрпризы и подарки, цветочки и воздушные шарики. Только надо так давать, чтобы можно было взять, как учила нас писательница Осеева. Иван Николаевич. Подарки - это обязательно. Тем более, матери героического нашего земляка. Познакомься, Дэвид, это вот мать одного нашего погибшего товарища. Снова взял Наташу за руку, повернул к Дэвиду. Наташа (вдруг улыбнулась кокетливо). У всех виртуозов револьвера неизменно были серые глаза. Выдернула у Ивана Николаевича свою руку и сама Дэвида за руку взяла. Конский хвост во сне видеть к знакомству, Наташа. Дэвид. Дэвид. Сочувствую вашему горю. Я психиатр. Наташа. Он умер на руках у Билла, который плакал, как дитя. Внезапно руку Дэвида выпустила. Дэвид ловко свою руку удержал, так что ока не упала, а даже вверх подлетела. И все на руку эту посмотрели. (И опять вплотную к Петру. Ну, Билл, время седлать лошадей. Петр от нее широким шагом назад шагнул. Петр. Да перестань ты!.. Наташа. Вот у меня муж был, он кричал: я тебе уши отрежу и с ними в ванной утоплюсь! Все глаза опустили и засмеялись сконфуженно. И ничего тут смешного нет - прямая угроза жизни. Дэвид. Флобер собирался спросить у Тургенева, как стать русским? Валерушка. И Тургенев ему разъяснил? Петр через разделяющее его с Наташей пространство длинным телом своим к ней нагнулся, зашептал пронзительно. Петр. Иди, иди отсюда. Наташа. Куда? Петр. Домой. Наташа. А ты ко мне придешь вечером? Петр. Нет. Наташа. А завтра вечером? Ужинать приходи, а? Я наготовлю всего, и чтобы посуда там, как ты любишь, скатерть... Петр. Я сказал, иди отсюда. Наташа. Билл умер, еще не упав на землю. Петр. Покинь помещение, шиза! Наташа затопталась на месте, уходя и не уходя. Валерушка (Наташу за руку поймал, к себе поверну)). А у вас что на ужин будет? Салатик? А пироги вы печете? Я вообще-то все ем, только холодец не ем, он так дрожит, будто меня боится. Да еще синее мясо попугаев в рот не беру. А вы? Резко к Дэвиду повернулся и Наташу повернул. Дэвид. Я не совсем понимаю многие выражения, но я готов... И Наташину руку у Валерушки взял. Наташа (резко руку выдернула). Томас Орр, я не хочу твоей дружбы!Дэвид. Меня зовут Дэвид. Дэвид Клайв. Я хотел понять... Иван Николаевич. Да нечего тут понимать. Дэвид. Наталья Владимировна нас на ужин приглашает. Завтра вечером. Дэвид. Нас всех? Иван Николаевич. Конечно, всех. И вас, как гостя, в первую очередь. Но, к сожалению, у нас завтра... Дэвид. Я согласен. Иван Николаевич. Было бы славно посидеть, но у нас программа. Завтра вечером... Дэвид. Мы пойдем на ужин. Это мой долг врача. Петр кричит, Валерушка боится. Есть название - посттравматическое стрессовое расстройство. В мире хорошо изучено. Это Наташа, она тоже... будем принимать необходимые меры. Иван Николаевич. Какие меры? Дэвид. Сначала пойдем на ужин. Нормальная жизнь, гости - это важно. Валерушка. Ужинать - это очень важно. Я тоже пойду с вами ужинать. А то вчера вечером только начал есть, по телевизору стали мне Японию показывать. Ну, Япония и Япония, чего бояться, смотрю, а там между домами месяц мелькнул. Яркий такой, острый и повернут не по-нашему. И сразу вспомнились мне дальние страны, где месяц по-другому подвешен. И такая тоска от того, такая тоска. Кусок не лезет. Тут яркий солнечный свет померк и пропали черные тени. В матовом свечении зимнего дня все побледнели. Наташа. Билл покинул их, унося в сердце рану. И побрела она прочь так тихо, что даже звука шагов не слышно. Никто ей вслед не повернулся, но все молчали, прислушиваясь. Один Петр не выдержал, вслед посмотрел. Иван Николаевич. Что касается месяца, я так скажу: в кадрах вы не служили. Вот мы раз марш-бросок зимой совершали и попали в пустую деревню. Она выгорела дотла, одни печки остались, люди, естественно, ушли. Так мы палаток ставить не стали, а раскочегарили в чистом поле печки, залезли на них и посыпохивали на теплых кирпичах. Какой там месяц!.. Снова засияло солнце, уронив резкие тени, и все встрепенулись. Валерушка. Такие облака у нас развесистые, такие развесистые, роскошь просто! КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯТопот и темнота. Темнота и топот. Голос Ивана Николаевича. Туда мы идем-то? Голос Валерушки. Петруша одиннадцатый номер с первого раза нашел. Голос Дэвида. Произошла авария? Голос Петра. Никаких аварий, верно идем. Запела, закурлыкала Наташина дверь. Пришли. Голос Дэвида. А почему везде темно? Голос Наташи. Это ты, Петр? Голос Петра. Свет дай. Сама же звала, ну... Голос Наташи. Я готова. Я давно готова. Трик-трак - Наташа на кнопочку автоматической пробки нажала, и засияло все кругом: столько лампочек, сколько и не бывает. А посреди чуть желтоватого электрического сияния Наташа обнаружилась в белом невестином наряде. Наряд двадцать лет тихо пролежал и от этого белизну свою кое-где потерял, стал вроде как чайная роза или слоновая кость. Петр. Всё. Я ушел. Дэвид. Спокойно. Все ведут себя спокойно. Я имел с вами сеанс моей терапии. Вы же все поняли. Валерушка. А вы-то сами женатый? Дэвид. Я? Был женатый. Теперь нет. Валерушка. Значит, была жена. И свадьба была. Дэвид. Да, жена. По прозвищу "римский профиль", потому что каменная была. Иван Николаевич. Давайте сразу к столу, так вернее будет. И все гуськом к столу потянулись, стараясь ступать потише, и возле стола полукругом встали, этакой подковой. Дэвид. Уже пора садиться или еще пора? Я забыл, как правильно. Иван Николаевич. Кто же знает, как правильно. Думаешь - уже, ан глядь - оно, оказывается, еще. И все на Наташу посмотрели. Петр. Ну чего там, Наталья, приглашай садиться, люди зря стоят. Наташа. А они кто? Петр. Друзья мои. Наташа. Большинство друзей неустрашимого Билла были убийцами. Все вздохнули и сели. Иван Николаевич. Чем тут нас угощают? Давайте, Дэвид, я вам закуски положу. Тарелку у Дэвида взял и с разных блюд все подряд стал на нее складывать. Дэвид. Спасибо... То есть пожалуйста... Это слишком много. Иван Николаевич. Закусывать надо обязательно. Закусывать мы вас первым делом научим. Или вам что не нравится? Дэвид. Вот эта мертвая рыба... Валерушка. Селедка? Дэвид. Зачем у нее голова? Валерушка. А для красоты. Как живая выходит. Иван Николаевич (крышечку с бутылки снял и всем ровненько налил). Выпьем. Для почина за наш город. У нас город, что говорить, хороший. У нас до войны даже евреи жили. Все рюмки подняли и чокнулись. И Валерушка в стакан себе воды налил и этим стаканом со всеми чокнулся. Только Наташа рюмку не взяла. Дэвид (осторожно закуску попробовал). О, вкусно! Это вкусно! Иван Николаевич (по второй разлил). Выпьем за нашего гостя. И снова все чокнулись и выпили. На Наташу не посмотрел никто. Дэвид. Хорошая водка. Петр. Легкая. Иван Николаевич. Вот я служил сразу после училища на Севере. На Онеге. Или на Печоре? На Онеге или на Печоре. Но такое это было гиблое место, что с остальным миром сообщалось только водой. И вот раз в месяц приходила баржа. И поверишь, на ней одеколон молочными флягами завозили. У меня с тех пор на молочные фляги рвотный рефлекс. Петр. А на одеколон? Иван Николаевич. Не, одеколон я потом пил, из пузырька, правда. А вот фляги эти видеть не могу. Дэвид. Я не понял про фляги. Петр. А еще лечить нас лезет, он и одеколона-то, небось, никогда не пил. Иван Николаевич. Гостя не обижай. И снова водку по рюмкам разлил. Валерушка. Я тоже помню про плохое сообщение. За нами вертолет вовремя не прилетел, и мы уже без еды были... Петр. Не надо про это. Валерушка. Нет, я что хочу, - мы тогда в вертолет с ребятами играли, я был дверцей, мной хлопали. Петр. Я сказал - не надо! Валерушка. Все, все, больше не буду. Дэвид. А я сказал, - вести себя спокойно. Не испытывать раздражения, не перебивать, говорить по очереди, не мешать другим. Всегда и везде вести себя мирно. Валерушка. Всегда и везде не получится. В горах одни азиатцы - народ темный, зверский, с ними миром никак нельзя. Петр. Валерка, я сказал. Валерушка. Тогда я про другое расскажу. У нас в пионерлагере было соревнование по яичнице. Кто скорее и правильнее сделает. Сколько мы яиц зря переводили! Валерушка Пророков всегда побеждал. Я люблю всякие игры. Теперь так, наверное, не соревнуются. И пионеров больше нет. Похилилось всё. Дэвид. Ты, извини, закончил говорить? Валерушка. Я всегда извиню. Дэвид. Тогда надо предложить тост за хозяйку этого гостеприимного дома. Иван Николаевич. Наталья Владимировна, пьем за вас. И в руку ей рюмку вложил. И все выпили. И Наташа выпила и посмотрела на Дэвида. Наташа. Если во сне в тебя стреляют, жди гостя издалека. Дэвид (еще что-то осторожно съел). Очень вкусно. Иван Николаевич. За такого гостя можно и повторить. И снова принялся водку разливать. Дэвид свою рюмку ладонью прикрыл, но Иван Николаевич руку его твердо так отвел. Ни-ни-ни, тостуемый не пить не может. Дэвид. Нет, нет. Я и так слишком много алкоголя... Петр. Иван Николаевич, не неволь человека. Петр чокнулся с Иваном Николаевичем, и они, посмотрев друг другу в глаза, выпили вдвоем. Потом глаза в тарелки опустили и за закуску принялись. Дэвид. Почему столько пить, я понимаю. Стресс из-за войны. Но почему столько есть? Валерушка. Что же они, алкоголики, - без закуски пить? Дэвид. То есть у вас пьют и едят пока - как это? - пока хватит? Петр. Не пока хватит, а пока всё. Наташа. Петр, что же ты на меня не смотришь? Петр (еще ниже голову к тарелке склонил). Что мне на тебя смотреть, я на еду смотрю. Наташа. Нравится тебе моя готовка? Петр. Нормально. Наташа. Я каждый день буду готовить, что ты любишь. Петр. Я дикобраза люблю. Мясо у него вкусное, вылитый поросенок. Его убьешь, иглы все повыдергаешь, посолишь, глиной обмажешь и в угли зарывай. А можно иглы и не дергать, главное, не забыть выпотрошить его. Потом глину отобьешь, и вперед - объедение. Наташа. Дикобразы домашние не бывают, их на балконе не удержишь. Петр. Я все приручить их хотел - дохлое дело. Характер у него нелюдимый. А голос... вроде тихо так кто стонет. Или визжит. Но вкусный... Это потому, что ест одни фрукты да корешки. Дряни в рот не возьмет. Валерушка. Еще скажи, что ты ел синее мясо попугаев. Иван Николаевич. Говорят, в войну воробьев ели. Петр. Чего там есть? Иван Николаевич. Все. Дэвид. Воробьев не едят. Иван Николаевич. Я тебе больше скажу, вот Якутию взять, тоже можно жить. Там они лошадей разводят, лохматых таких, меховых... Шея у них короткая, злые. Валерушка. У кого шея короткая, всегда злые. Иван Николаевич. Да. И коровы у них тоже меховые. В теплых стойлах зимуют, с печкой. Я везде был. Я даже конину ел. Ничего, нормально. Дэвид. В Якутии должно быть холодно? Иван Николаевич. Зимой и тут холодно. А летом в Лене купаются. Петр. Ну, я так не могу. Я подавлюсь. Наталья, не смотри на меня! Наташа. Хорошо. И глаза опустила. Дэвид. Нельзя кричать, нельзя повышать голос. Это важное для исполнения правило. Иван Николаевич. Верно. Не кричи - раз. И будь корыстным - два. Никогда не будь жадным, всегда будь корыстным, и жизнь твоя сложится правильно. Я не говорю - хорошо, я говорю - правильно. Дэвид. Иван Николаевич... Иван Николаевич. Что - Иван Николаевич? У меня контузия внутренних органов и только. Я как старший с ними рядом был и психикой своей удовлетворен. И разлил твердой рукой по рюмкам. И выпил. И Петр выпил. И Дэвид тоже машинально выпил. А выпив, с удивлением на пустую рюмку посмотрел и очень осторожно начал ее на столе устанавливать. Петр. Она смотрит! Смотрит! Смотрит! Из-под ресниц смотрит! Дэвид пустую рюмку на стол опрокинул. Валерушка. Теперь злой сделается, как волк. Дэвид. Или ты, Петр, не кричишь, или я беру свой чемодан и уезжаю. Иван Николаевич. Не кричи, Петро, не обижай гостя. Он не привык еще. Валерушка. Вы, Дэвид, не глядите, что он злобится, он добрый-добрый. Петр. Цыц ты! Валерушка. Он мне вишенки покупает. Я в госпитале ужасно как вишенек хотел. Даже в бреду мне все высокое такое вишневое дерево чудилось, и вся верхушка у него от ягод красная. Петр. Валерка! Заткнись! Валерушка. Вон он шумит теперь, а сам тайно купит и мамаше моей отдаст. Для меня. Петр. Не ври! Валерушка. Я сам слышал, мамаша соседке объясняла. Та спрашивает: что это у вас, как ни зайдешь, всегда вишня в мисочке? А мама ей... Петр. Я тебя, гад, удавлю!.. Петр вскочил, и Валерушка вскочил, стулья их попадали: бух!-бух! И побежал Петр за Валерушкой вокруг стола раз за разом - топот и сопение. Дэвид. Остановиться! Успокоиться! Расслабиться! Иван Николаевич. Да ты сам, Давидка, расслабься. Они побегают и перестанут. Дэвид. Да ведь надо... Иван Николаевич. Ничего не надо. И водочки ему аккуратно налил. И себя не забыл. Рюмку Дэвиду в руку вложил, свою рюмку поднял. Потом руку Дэвида с рюмкой чокнул и чокнулся с ним. Дэвид (буйну голову кулаком подпер и затосковал по-своему). I could not make them understand a word I said. An ideal of servise and fellowship. That?s terribly funny. Тут Петр и Валерушка бегать прекратили и, как послушные дети, стулья тихонько подняли и на свои места уселись. Your mind is in danger! That wouldn?t hurt much. Oh, well, it doesn?t matter, then. Петр. Он так теперь и будет на этой птичьей фене разговаривать? Валерушка. Чего ты на меня не смотришь? Чего? Рассердился? Давай замиряться. Ну, агунюшки, Петруша! Петр. Да ну тебя. Валерушка. Не "ну"! Не "ну"! А в глазки мне посмотрел! Ага! Дэвид. Temper discretion with deceit. I forgot, and it was too late. Тут грянул выстрел. И всех мужчин сдуло под стол. Только Наташа вскочила на ноги: в высоко поднятой руке у нее победно дымилась бутылка шампанского. Наташа. Пора выпить за молодых! Первой из-под стола голова Петра показалась. Петр. Это что? Это шампанское, что ли? Наташа. Шампанское! Самый свадебный напиток! И в стаканы его всем налила, а Петру, чтобы не сомневался, еще немножко на макушку. Петр ладонью макушку вытер, потом ладонь к носу поднес, понюхал. Из-под стола голова Дэвида показалась. Петр. Это шампанское. Точно. И ладонь свою Дэвиду под нос сунул. Дэвид (понюхал и повернулся к возникшей голове Ивана Николаевича). Это не был выстрел. Это был звук откупоривания бутылки шампанского. Ничего опасного. Иван Николаевич (поворотился к чуть показавшейся голове Валерушки). Не бойся, Валерка, это мирное шампанское. Всю жизнь я его не люблю: шум дает и в нос ударяет, а крепости никакой. Валерушка. Все равно страшно, страшно, ах, как страшно. И лицом в скатерть зарылся. Наташа. Ну, выпьем. За любовь! И своим стаканом о каждый стакан на столе туп-туп-туп - стукнула. И выпила. Горько, ой, как мне горько! Наклонилась через угол стола, обняла Петра и поцеловала прямо в губы. Петр сначала замер, а потом стал вырываться, выбираясь из-под стола. Иван Николаевич. Прекратить амуры! Что за безобразие? Петр (во весь рост вскочил, Наталью оттолкнул). Валерка! Пошли отсюда! И стал Валерушку тянуть-поднимать. Валерушка. Не хочу ничего. Страшно мне, страшно.В скатерть вцепился, и она за ним потянулась. Посыпалась на пол посуда: дзынь! - дзынь! - дзынь! Наконец его пальцы разжались, и Петр Валерушку увел. Наташа с места не двинулась, только руки вслед протянула. Наташа. Петр! Петр! Ты куда? Иван Николаевич. Постыдитесь, взрослая женщина. Встал, стулом громыхнул. Портретика даже не повесила, мамаша! И ушел. Наташа руки опустила. Т и ш и н а . Дэвид (поднялся, полный круг на месте сделал). Аll the merry throng melted away? Наташа. Ты кто? Дэвид. Дэвид Клайв. Наташа. Откуда? Дэвид. Из Америки. Наташа. Зачем? Дэвид. Не знаю. И где мой чемодан остался, не помню. Все дороги здесь сразу снегом заметает. Наташа, Что же мне с тобой делать? Дэвид. А что со мной можно делать? Наташа. Чаю тебе для начала предложить или сразу в постель? Дэвид. Чаю - нет, чаю не могу, я и так сегодня пил слишком много жидкости. Если это не нарушает русских обычаев, я бы хотел сразу лечь. Наташа. Лечь он хотел бы! Ишь какой! Лечь! Сразу! А Петруша ушел! Ушел! И зарыдала. Дэвид. Он давно ушел, почему ты плачешь теперь? Наташа. Я плачу всегда! Дэвид. А зачем ты носовой платок в комочек сворачиваешь? Это плохо. Вот тебе бумажные платки, плачь в них. И аккуратный пакетик ей протянул. Наташа. Пропала жизнь! Жизнь пропала! Дэвид. Да возьми же - самый мягкий сорт. И Дэвид из пакетика начал белые бумажки доставать, встряхивать и Наташино лицо ими промокать. А она снова лицо слезами заливает. Он промокает, а oна слезами заливает. КАРТИНА ПЯТАЯДэвид из конца в конец маленькой квартиры мотался, натыкаясь в середине маршрута на свой громадный чемодан. Топ-топ-топ-топ, бум! об чемодан, и снова топ-топ-топ-топ. Наташу в углу и не видно почти было.Дэвид. К идее смерти надо привыкнуть. Ее надо осознать. И перестать бояться. Наташа. Какая такая смерть, я не понимаю? Нету никакой смерти. Дэвид. Но ведь ты знаешь людей, которые умерли? Наташа. Как же я могу их знать, если они умерли? Дэвид. Ты их знала раньше. Они сюда приходили. Потом их не стало. Они умерли. Наташа. Что же, все, кто сюда приходить перестал, умерли? И у себя в углу залилась горючими слезами. Вот ты в Америку уедешь, значит умрешь? Дэвид. Только могила знает ответ на эти вопросы, - сказал бы дикий Билл. Наташа перестала всхлипывать. Ну вот, могло быть и хуже. Наташа. Еще будет хуже. Ты бы сел. Дэвид. Любимое мое состояние - это состояние ходьбы. Наташа. Ты, наверное, и верхом ездить умеешь? Дэвид Конечно. У моего отца ранчо: в школе он все каникулы заставлял меня... не знаю, как по-русски, в общем, не люблю я это. Почему мы говорим про меня, мы должны говорить про тебя. Смотри сюда, сделай глубокий вдох, расслабься... Наташа. Ты меня гипнотизируешь? Дэвид. Я не очень верю в гипноз, но иногда он помогает. Наташа. Помог волк кобыле. Дэвид. Нет, нет! Не отвлекайся! Не говори про то, чего я никогда не пойму. Я и так переутомляюсь от вашего русского языка. Вот, пока ты спала, я приготовил к тебе вопросы. Достал из своего чемодана ворох газет и зашуршал ими, разворачивая. Вот, заголовок: "Секс - пути и перепутья" - что это значит? Наташа. Ну, секс - это же ваше слово. Дэвид. Секс - я понимаю. Путь - понимаю. Но все вместе - что значит? Наташа. Ты ко мне заселился - пути и перепутья, понятно? Дэвид. Приблизительно. Хорошо. Что такое "яровой клин"? Наташа. Что-то сельскохозяйственное. Дэвид. А вот это - "вспашка зяби" - это что значит? Наташа. Откуда мне знать, я же не агроном. Дэвид. Но это не агрономическая газета. Ты, кажется, не очень знаешь русский язык. Наташа. Зачем тебе это? Дэвид. Я должен пополнять мой активный словарь. Наташа. Говорят, вам отстрелили пятку и теперь вы никогда не отступаете? Дэвид. Еще, последнее. Что такое "своя стезя"? Наташа. Это только у русских бывает, тебе не надо. Дэвид. Опять! Опять мы занимаемся мной, а должны заниматься тобой. Я даже самых элементарных вопросов тебе не могу задать. Успокойся. Сосредоточься и просто отвечай на мои вопросы. Хорошо? Наташа. Я только и делаю, что отвечаю на твои вопросы. Дэвид. Не отвлекайся. Смотри на меня. Начали. Тебя зовут... Наташа. Наталья. Дэвид. Ты русская? Наташа. Русская. Дэвид. Теперь спокойно, очень спокойно, мне надо знать, как врачу, понимаешь, только как врачу, это важно. Наташа. Ну? Дэвид. Сколько тебе лет? Наташа. А-а-а-а-а-а... Дэвид. Конечно. Все русские почему-то так на этот вопрос реагируют. И новый пакетик с платками в руку ей вложил. Тогда начнем с детства. Вспомни что-нибудь о своем детстве. Наташа. Что вспомнить? Дэвид. Неважно. Расскажи первое, что придет в голову. Наташа. Я маленькая любила с соседской девочкой в куклы играть. Соберемся у нее или у меня в квартире и начинаем устраиваться мебель расставлять, посудку. Пока устраивались, нас уже звали обедать. Так ни разу и не поиграли. Только устроишься, тут тебя и позовут. Я тогда с бабушкой жила. А у тебя была бабушка? Дэвид. Конечно. И бабушка, и дедушка. Наташа. Хорошие? Дэвид. Хорошие? Отличные! Бабушка на озере в лодке решила отпраздновать сорок лет со дня их свадьбы. Чтобы только дедушка и она, понимаешь? Она в эту лодку отнесла торт, и фрукты, и шампанское, и лучшие свои серебряные подсвечники. И как стало темнеть, они зажгли свечи и отплыли. А потом мне с берега не видно было, что случилось, только лодка перевернулась, и все утонуло посуда и семейные подсвечники. У бабушки даже были слезы, а дедушка очень смеялся, он хороший был пловец, мой дедушка. Наташа. Не простудились? Дэвид. У нас тепло, если бы ты знала, какая у нас всегда чудесная погода, не то, что здесь. Мы говорим про меня? Так невозможно! Почему я тебе все рассказываю? Я хочу работать с тобой, чтобы ты была веселая, как маленькая птица, а не могу... Наташа. Птичка. Дэвид. Какая птичка? Почему птичка? Наташа. Маленькая птица - это птичка. Не волнуйся. У вас нет суффиксов, у нас есть, и погода у нас хуже. Дэвид. Я сказал, отвечать только на мои вопросы, или я уезжаю. Наташа. Да кто спорит-то? Дэвид. Семейное положение? Наташа. Ах, так? Ну не была я замужем, не была! А жених у меня был! И заявку в ЗАГС мы с ним подавали, и жили вместе. И никто не смеет... Дэвид. Когда я еще не знал, что ты есть на планете... Наташа. И ты не смеешь!.. Приехал!.. Уехал!.. А я здесь одна! Одна! Дэвид. Почему ты кричишь? Это вредно. Спроси сама себя: почему я кричу? Наташа. Потому что я сумасшедшая! Сумасшедшая! Или молчу, или кричу! Раз замуж не вышла, умри! А я не умерла, не умерла, а с ума сошла! Дэвид. Успокойся. Слышишь? Ты не сумасшедшая. Ты нормальная. Я тебе как врач говорю. Наташа. Нет, нет! Не верю! Ты так говоришь, потому что ты меня любишь! Дэвид. Я тебя люблю? Наташа. Да, да! Ты сразу меня полюбил, как увидел! И теперь утешаешь меня от любви! И нос мне вытираешь, потому что любишь! Любишь! Любишь! Дэвид. Люблю? А может быть, и люблю. Мау bе some good old sex is just what the doctor ordered. Наташа. Ага! Сознался, подлец? Любишь! Любишь! Любишь! О, Господи! За что мне все это? За что я с ума сошла? Резко-резко прозвенел дверной звонок. Вот! Вот! Опять звонок чудится! Опять! Я специально дверь не запираю, чтобы никто не звонил. Дэвид. Дверь у нас заперта. Ты еще вчера научился запирать дверь. И снова пронзительно прозвенел звонок. Наташа. А кто же будет отпирать? Дэвид. Тоже ты. Это очень просто - отпирать и запирать дверь. Наташа. Значит, я должна пойти и открыть дверь? И коленки к самому лицу подтянула и крепко-крепко их обняла, как самое дорогое и родное. Дэвид. Конечно. Подойди и открой. Только сначала что?Наташа. Что сначала? Дэвид. Спроси: кто там? Наташа. Кто там? Дэвид. Ты не меня, ты того, кто за дверью, спрашивай. Наташа. А если он меня обманет? И в третий раз прозвенел звонок. Дэвид. Иди. Здесь нет проблемы. Петр (за дверью). Это я - Петруха пришел. Открывай! Я чувствую тебя, Наталья, ты здесь. Открывай! Наташа у двери на корточки присела, на Дэвида смотрит, молчит. Дэвид в середине комнаты возле своего чемодана замер, на Наташу смотрит, молчит. И только Петруха за дверью надрывается. Открывай, или я штурмую ее к чертовой матери! Ударил всем телом о дверь и упал со стоном. Болит, болит, ой, до чего же все болит, терпежа нет. Наталья! Наталья! Слышишь меня? Бьется в дверь. Ты фармацевт, сука! Дай, чтоб не болело! И снова в дверь бьется. Дэвид, как крылом куриным, рукой взмахнул, и Наташа замком щелкнула. Петр кубарем в квартиру влетел. И сразу к Дэвиду. Обошел его кругом вместе с чемоданом, рассмотрел внимательно. Новые времена: автоматический пистолет вытеснил шестизарядный револьвер. Кобель американский. Резко к Наташе повернулся. Он тебя домогался? Правду, говори, правду! Домогался? Наташа (на коленях гордо выпрямилась). А на мне всякий жениться горазд. У меня уже был муж, инженер, прочнист. Теперь вот за американца пойду. Ничего особенного. Некоторые и по три раза замуж выходят. Петр. Некоторые. Да ты один-то раз сходи. Наташа. А я была. Я и доказать могу. Вот корзинка такая на кухне в ящике стола с отделениями: для ножей, для вилок, для столовых ложек и для чайных - эта поменьше и поперек, знаешь? Так мой муж-прочнист все отделения путал. Я уж и так перекладывала и эдак, чтобы ему удобнее. Нет! Вчера вилки в одну корзиночку совал, сегодня в другую, а завтра вообще поперек кинет в маленькую, для чайных ложечек. Как ни перекладывай, он все путает. Ну можно с таким человеком жить, скажи, можно? И на ноги встала. Постояла перед Петром, а потом, обойдя его, как дерево, к Дэвиду прислонилась и свою руку под его американскую руку просунула. Петр (развернулся и на парочку уставился). Ну все. Ну, я не могу больше. Значит, замужем ты была? Может, и сын у тебя был? А? Молчишь? Забирай ее, Давидка, к себе в Америку, нам этого добра не требуется. У нас такими невестами все психушки забиты! Дэвид. Петр, надо успокоиться, надо пытаться вести информативный диалог. Эмоциональные выкрики не есть правильный способ общения. Петр. Информативный? А пожалуйста. Не было у нее никакого сына, не было! Вообще! Я в поликлинике специально проверял, - нету у нее детей и не было! Медицинский факт! Дэвид к Наташе развернулся, ее рука из-под его руки выпала и повисла, как неживая. Дэвид. Наташа? Бедная Наташа... Наташа (в сторону кошкой отпрыгнула). Мерзавцы, свиньи, гады, сволочи! Все-все вы мерзавцы, свиньи, гады, сволочи! Не подходите ко мне! И ты мерзавец и свинья! И ты гад и сволочь! У меня всех сыновей звали бы Володями. Я еще в школе это решила. Сколько будет сыновей, всех назову Володями. И муж мой будет Володя. Это самое лучшее имя. Уж Володя-то не окажется сволочью и мерзавцем. Володя не может быть гадом и свиньей. А с тобой я связалась, потому что темно было. Я не разобрала в темноте, что ты не Володя. Петр. А я что - виноват, что ли? Все равно сына не было, так? Никакого не было вообще? Наташа. А если бы был, точно был бы Володя. Хороший-хороший был бы, а вы бы его убили. И его бы, Володьки моего, вдруг не стало. Вот его и нет. Володей вообще на свете нет. Петр. Как "нет"? Наташа. Не осталось. Ни одного Володи. Одни гады и сволочи, негодяи и свиньи! А Володей нет, нет, нет! Не подходите ко мне! Петр. А ну пробки верни, которые я тебе, как путной... К электрическому щитку подскочил и быстро-быстро пробки вывернул. Дэвид. Выпей, Наташа. Наташа. Не буду! Дэвид. Выпей, девочка. Наташа. Это я-то девочка? Дэвид. Для меня - девочка. Мы же в одно время в мяч играли и на велосипеде катались. Наташа. У меня не было велосипеда. Дэвид. А кататься ты умеешь? Наташа. Умею. У Ленки соседской был велик, она мне часто давала. И стакан доверчиво взяла, и лекарство выпила. Дэвид. Возле моего дома совсем рядом парк, там погода всегда отличная: каждый день будем кататься. Ведь ты поедешь со мной в Америку? Да?Наташа. Зачем, зачем ты задаешь такие жалкие вопросы? Я ехать не могу и не хочу. А поехать мне хочется. Дэвид. Тогда я завтра утром в Москву. Наташа. Как? Дэвид. На два-три дня всего. Оформлю тебе документы и вернусь за тобой, Наташа! Наташа. А? Дэвид. Наташа... Наташа. Что? Фонарь погас, и фонарь загорелся. Дэвид. Не будешь ли ты чувствовать обиду, если я позволю себе что-нибудь тебе сказать? Наташа. Не буду. Дэвид. Я хочу сказать, я хочу, нет, правильно - мне хочется, все время тебя поцеловать. Наташа. Правильно хочется. Дэвид. Ты уверена? Наташа. Я три дня этого дожидаюсь. И сама обняла его. КАРТИНА ШЕСТАЯТемно-темно. Шаги в темноте. Это Дэвид вернулся, по лестнице карабкается.Дэвид (в темноте). О! Damn! Damn it all to hell! Остановился и вдруг зажег маленькое пятнышко фонарика. И уверенно к двери подошел. У двери потоптался, нашел звонок, позвонил. Ding, dong, bell Пятнышко света подпрыгнуло, и снова в темной пустоте прозвенел звонок. Никого. Did it again! И вошел в квартиру. You can lead a horse to water, but you can?t make her healthy, wealthy and wise. Встал и вышел, аккуратно захлопнув за собой дверь. А в клубном зале под тысячесвечовой люстрой праздно стоял Петр, и к нему через все сияющее пространство спешила Наташа. Петр. Ты чего за мной таскаешься? Ты чего добиться желаешь? Чтобы я опять с тобой?.. Ты когда в паспорт себе смотрела в последний раз? Не там, где прописка, а там, где год рождения? Не дождешься! А может, ты думаешь, я из общаги к тебе совсем переберусь? Да мне общага в сто раз тебя милее. Моих двух соседей вместе сложить, как раз тебе ровесник получится! Или ты в голову забрала, что я, ума лишившись, на тебе женюсь? Не выйдет! Наташа. Я... нет, я не забрала, и как можно на мне жениться, что ты... На мне никто никогда, мне даже и слышать странно, что на мне вдруг кто-то... Петр. И ничего странного. Какая ты женщина, если не замужем? Наташа. Да какая я там женщина, неуловимый Билл. Петр. Брось шизовать, слышишь? Наташа. Слышу. Глаза опустила и замерла перед ним. Петр. Ты зачем, ты зачем глаза опустила? Ты же смотришь! Из-под ресниц смотришь! Наташа глаза подняла и дыхание перевела. Выдохнул облегченно и лицо ладонью обтер. И все. И нормальная женщина. Получше других будешь. Наташа. Уже не буду. Срок мой прошел. Петр. Это ты кому говоришь? Это ты мне говоришь? Наташа. Это всем видно. Петр. Что кому видно? У тебя - вон! - ни одного седого волоса! Ноги, как у девочки. И готовишь ты... даже Валерка ел, а он такой привередливый. Да таких, как ты, поискать. Наташа. Только никто не ищет. Петр. Кто это - никто? Ты кого в виду имеешь? Я с ним моментально разберусь. Я свою женщину никому искать не позволю. Вот так. Распишемся, чтобы больше ни про какого "никто" не слышал. Наташа. Ты что, Петр! Это нельзя. Петр. Мне нельзя? Мне все можно. И тут Дэвид их нашел. Дэвид. Наташа! Ты зачем здесь? Тебе здесь вредно. Ты дверь не заперла. Я вернулся, звонил, звонил, а дверь не заперта. На лестнице темно и в квартире темно, что бы тут стал делать неустрашимый Билл? Наташа. Ты бы вошел. Дэвид. Я вошел. А тебя нет. Петр. Ну хватит. Где там твой чемодан? Сматывайся отсюда. Дэвид. Когда я из армии пришел, ты как раз родился. Ты моим сыном мог быть. Петр. Вот уж это никогда. Лучше смерть, чем такой папаша. Дэвид. Я тогда все время думал про смерть. Какая в ней тайна. Петр. Какая такая тайна в смерти? Ерунда. Живым всегда будет тот, кто первым выстрелил. И все. И нечего тут философию разводить. Вали, а то не посмотрю, что ты иностранец престарелый, с лестницы спущу. Дэвид. А я молодых кулаков не боюсь. Я вьетнамцев не боялся. Я через джунгли трое суток... Петр. Наташка, воды! А Наташи и нет давно. Никогда этих баб нет, если надо. Ты погоди, мужик, у нас тут буфет кооперативный, пойдем, пойдем... КАРТИНА ПОСЛЕДНЯЯТемнота на лестнице такая уже знакомая. Чьи-то ноги по ступенькам шаркают - поднимаются. Голос Дэвида. Damn in all! Darker, than a hell-hole! Голос Петра. Ты чего? Ты чего опять? Темно. И хорошо, что темно. Нормально. Вдруг Дэвид встал и Петра рукой остановил, так что рубашка у того затрещала. Голос Дэвида. Погоди. Вот что у меня. И Дэвид фонарик зажег. Голос Петра. Ух ты! Вот это да! Дай поглядеть. Дэвид фонариком водит, пятнышком света руки Петра ищет. Нашел, хочет фонарик отдать, да свет убегает, и рук не видно. Все сначала начинать надо. Наконец прицелился светом Петру в левую руку и точнехонько по световой линии фонарик провел и в розовую ладонь вложил. Петр фонариком помигал и погасил его. Голос Дэвида. Ты что? Голос Петра. Демаскирует. А мы скрытно решили. Тихонько подобраться. И сразу бух! в дверь: принимай, Наталья, гостей! Тем более, твой чемодан там - имеешь право. Голос Дэвида. Я и документы оформил. Голос Петра. И я документы оформлю. Чтобы все законно. Голос Дэвида. Правильно. Все будет законно, А пока мы тихонечко... Дикий вопль эхом проскакал до пятого этажа и вниз скатился. Что это? Голос Петра. Кажется, мы кошечку задавили. Ну ничего, бывает. Вставай, чего ты расселся? Идем. Женщина ждет. К О Н Е Ц. (c) Ольга МИХАЙЛОВА тел.(+ 7 095) 299-0838 Внимание! Все права на опубликованные на сайте произведения принадлежат их авторам. Для получения официального разрешения на тиражирование или постановку пьес обращайтесь к авторам, к их агентам или пишите по адресу newdrama@theatre.ru |
Ассоциация «Новая пьеса», © 2001—2002, newdrama@theatre.ru