Жизель

Балет в темноте

Ольга Михайлова

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Зима так зима! От ледяного солнца сияние, и кроме - ничегошеньки не видно. Только черное-черное пятно теней. Это наши американского гостя принимают. На месте топчутся, да ненароком в круг становятся. И тени двигаются этаким частоколом.


Валерушка. У бабочки съедобно только туловище, крылья птицы не едят. Я про это утром еще узнал, и так мне стало страшно, так страшно. Это все равно, знаете ли, как увидеть письмецо или записочку, писанную собственной рукой! Рука-то ваша, а писать этого вы никогда не писали. Вот где ужас!
Иван Николаевич. Подделка почерка?
Валерушка. Нет, нет, почерк ваш, без сомнения. Только вы этого не писали, землю готовы есть. Страшно, страшно.
Дэвид. А вы сказали, что у вас нет нужды в моей помощи психиатра. Вот пациент.
Петр. Валерку не трожь.
Дэвид. О, я уже объяснял Иван Николаевичу, что имею большой опыт такой работы. Когда я вернулся с войны, после Вьетнама, я имел свою психическую травму, и все, кто был там, имели тоже. И я учился в университете на психиатра, чтобы помогать себе и другим ветеранам. И помог.
Петр. Помогай, кому хочешь, а Валерку не трожь.
Иван Николаевич. Погоди, Петро, дай человеку досказать, видишь, как он по-русски мучается.
Дэвид. Да, да, я начал изучать русский язык, когда начались у вас события. Я сразу понял, что образуются новые солдаты, по-русски это красиво: с больной душой. И я понял тоже, что я буду нужен. Тогда я решил знать ваш язык. Я имел мало практики, чтобы кругом одни русские, теперь я буду усовершенствоваться в языке быстро.
Иван Николаевич. Спасибо, конечно, за доброту. Мы тоже со своей стороны программу разработали: поездки кое-какие, достопримечательности наши, дружеский ужин.
Дэвид. Нет, нет, я приехал не отдыхать, я приехал работать из-за войны.
Петр. Чего вы там, в Америке, можете знать про войну.
Дэвид. Я понял вопрос. Америка имела двенадцать войн в своей истории. И только одну войну наши люди не любят, говорят: Вьетнам - грязная война. Это так. Но мы, солдаты, делали свой долг, мы стояли против коммунизма. Теперь я уже не солдат, и уже не молодой, и могу сказать: это страшно - стоять против коммунизма. Особенно в джунглях. Страшно, страшно.


И плечи его поднялись, и голова опустилась, и задрожал он точно как Валерушка.


Иван Николаевич. Да вы успокойтесь, гляньте - никаких джунглей, зима кругом, снег, мороз, совсем и не страшно. Валерушка, дай водички американскому гостю.


Валерушка от пластмассовой бутылки пробку открутил, стакан из кармана извлек, дунул в него, налил и американцу подал.
Валерушка. Не надо бояться. Мы вас в обиду не дадим. Вот Петр у нас, знаете, какой сильный. Вы пейте, пейте, воду для вас специально в бутылке покупали, чтобы все культурно.
Дэвид (стакан взял, всех глазами обвел). Я когда русское слово "страшно" узнал, сразу все понял. Оно и звучит как-то... как змея по сухой траве ползет.


Вздохнул глубоко и воду выпил. И замер со стаканом в руке.
Валерушка стакан осторожно у него из пальцев взял, перевернул, последние капельки отряхнул и в карман убрал.

Валерушка. Спасибо.
Дэвид. Пожалуйста. Как вас зовут, пожалуйста, я не понял?
Валерушка. Пожалуйста, Валерушка.
Дэвид. Валерушка, я буду делать коррекцию твоей психики.
Петр. Я сказал, Валерку не трожь!
Иван Николаевич. Ты не ори, Петро, ты объясни человеку по-русски, он поймет.
Петр. Чего объяснять-то? Чего?
Валерушка. Ты расскажи, как мы в Москву ездили.
Петр. Ну ездили. Там его лично профессор смотрел, сказал: психика стабилизировалась, никакого вмешательства, а то хуже будет. Не подпускайте, наказал, к нему костоломов из провинции. Понятно?
Валерушка. Он не из провинции, он из Америки.
Петр. Но не из Москвы же!
Дэвид. Немотивированная бдительность - это есть клинический симптом.
Валерушка. Ты, Петруша, его не обижай. Я знаю, он, как Незнайка, приехал три хороших поступка подряд совершить, чтобы после наступило исполнение желаний.
Петр. Чего ж это он на край света потащился, дома не мог трех хороших поступков совершить?
Иван Николаевич. Это в Америке-то? А еще за бдительность тебя гость похвалил.
Валерушка. Тут какая тонкость: если между хорошими попадается хоть один плохой поступок, ничего не выйдет, начинай сначала.
Иван Николаевич. А в Америке от плохого разве удержишься?
Петр. У нас, что ли, удержишься?
Валерушка. У нас ему ничего такого не захочется. И потом, эти хорошие поступки надо делать не для выгоды. Здесь ему какая выгода?
Иван Николаевич. Конечно, какой же это хороший поступок, если ты делаешь ради выгоды!
Валерушка. Вот! А я уж испугался, что вы Николая Носова совсем читать перестали.
Дэвид. Где я оставил чемодан? Не могу вспомнить. Где я оставил чемодан, подскажите?
Иван Николаевич. Так здесь ваш чемодан, в кабинете, где раздевались.
Дэвид. Дайте мне его скорее, дайте, я уезжаю!
Иван Николаевич. Что такое? На Петра обиделись? Он сейчас повинится, он плохого-то не хотел, просто резкий парень.
Дэвид. Ничего не надо, только чемодан - и я уеду.
Валерушка. Чего он сделал-то вам? Петруша за меня всегда горой.
Дэвид. Это я, я не сделал! Я не выучил русский язык. Мой учитель говорил, что он профессор. Я верил. Я занимался три года. Потом я имел много бесед с русскими людьми в Америке. И вот! Вот!
Петр. Чего "вот"?
Дэвид. О, вы не понимаете это слово? А меня учили, что "вот" - многоупотребляемое русское слово, что можно так сказать в любом случае, и тебя поймут. Но вы меня не понимаете! И я ничего, абсолютно ничего из вашей речи не понимаю! А ведь вы употребляете известные мне слова! Но из этих слов не получается смысл! Я имел плохих учителей, и они плохо учили меня, плохого ученика! Где мой чемодан?!
Валерушка. Как быстро да как складно все у вас выходит! А говорите - плохо учились.
Иван Николаевич. Так вы из-за русского языка уезжать собрались? Вот это зря. Замечательно вы говорите, и понятно.
Дэвид. Значит, не надо брать чемодан?
Иван Николаевич. Ни в коем разе. Из-за какого-то русского языка всю программу дружбы рушить...
Дэвид. Тогда объясните, какой смысл в том, что вы все говорили раньше? Или прежде? Как правильно?
Иван Николаевич. Да у нас как на язык пришлось, так и правильно.
Дэвид. Но какой смысл.
Петр. Никакого смысла.
Валерушка. Мы не для смысла разговариваем, а для разговора.
Дэвид. Не для смысла? О! Нарушение памяти и концентрации внимания плюс галлюцинарные переживания - это есть клинические симптомы тоже.


Валерушка, не дожидаясь команды, достал из кармана стакан, заглянул в него, отвернул у бутылки пробку, налил в стакан воды и подал Дэвиду.

Валерушка. Угощайтесь.
Дэвид. Пожалуйста.

Взял стакан, улыбнулся облегченно и выпил. Потом перевернул стакан, вытряхнул последние капли и подал Валерушке.


Пожалуйста.


Звонко зацокали каблучки, и к мужчинам, догоняя свою тень, подбежала Наташа. Никого не замечая, подлетела прямо к Петру.

Наташа. Твоя лошадь забыла дорогу к моему ранчо, пахнущий кровью охотник на бизонов?

Петр отступил на шаг, потом еще на полшага.
Улыбнулась обольстительно, шажок к нему сделала и крутанулась на каблучке в полный оборот.
Я одна была у мамы дочка. Песня.

Петр, как конь, от нее шарахнулся, голова дернулась, плечи заходили.

Петр. Здравствуйте, Наталья Владимировна.
Наташа. Станцуем?
Петр. Вы к нам, значит, в Центр пришли? Бумаги оформить. Это дело. Вот, с Иваном Николаевичем познакомься... Это Кузнецова мать, я сообщал. Мы с Валеркой в порядке шефства...
Иван Николаевич. Правильно зашли. Матери всем, чем можем...


За руку НАТАШУ поймал, к себе развернул, в глаза смотрит, руку жмет, потряхивает.
Наташа руку выдернула, пальцы в кулачок, к груди прижала.

Валерушка. Добрым обязательно надо быть. Ко всем, даже к тетенькам. Сюрпризы и подарки, цветочки и воздушные шарики. Только надо так давать, чтобы можно было взять, как учила нас писательница Осеева.
Иван Николаевич. Подарки - это обязательно. Тем более, матери героического нашего земляка. Познакомься, Дэвид, это вот мать одного нашего погибшего товарища.


Снова взял Наташу за руку, повернул к Дэвиду.


Наташа (вдруг улыбнулась кокетливо). У всех виртуозов револьвера неизменно были серые глаза.

Выдернула у Ивана Николаевича свою руку и сама Дэвида за руку взяла.


Конский хвост во сне видеть к знакомству, Наташа.
Дэвид. Дэвид. Сочувствую вашему горю. Я психиатр.
Наташа. Он умер на руках у Билла, который плакал, как дитя.

Внезапно руку Дэвида выпустила.
Дэвид ловко свою руку удержал, так что ока не упала, а даже вверх подлетела. И все на руку эту посмотрели.
(И опять вплотную к Петру. Ну, Билл, время седлать лошадей.

Петр от нее широким шагом назад шагнул.
Петр. Да перестань ты!..
Наташа. Вот у меня муж был, он кричал: я тебе уши отрежу и с ними в ванной утоплюсь!

Все глаза опустили и засмеялись сконфуженно.


И ничего тут смешного нет - прямая угроза жизни.
Дэвид. Флобер собирался спросить у Тургенева, как стать русским?
Валерушка. И Тургенев ему разъяснил?


Петр через разделяющее его с Наташей пространство длинным телом своим к ней нагнулся, зашептал пронзительно.

Петр. Иди, иди отсюда.
Наташа. Куда?
Петр. Домой.
Наташа. А ты ко мне придешь вечером?
Петр. Нет.
Наташа. А завтра вечером? Ужинать приходи, а? Я наготовлю всего, и чтобы посуда там, как ты любишь, скатерть...
Петр. Я сказал, иди отсюда.
Наташа. Билл умер, еще не упав на землю.
Петр. Покинь помещение, шиза!


Наташа затопталась на месте, уходя и не уходя.

Валерушка (Наташу за руку поймал, к себе поверну)). А у вас что на ужин будет? Салатик? А пироги вы печете? Я вообще-то все ем, только холодец не ем, он так дрожит, будто меня боится. Да еще синее мясо попугаев в рот не беру. А вы?


Резко к Дэвиду повернулся и Наташу повернул.


Дэвид. Я не совсем понимаю многие выражения, но я готов...

И Наташину руку у Валерушки взял.

Наташа (резко руку выдернула). Томас Орр, я не хочу твоей дружбы!
Дэвид. Меня зовут Дэвид. Дэвид Клайв. Я хотел понять...
Иван Николаевич. Да нечего тут понимать. Дэвид. Наталья Владимировна нас на ужин приглашает. Завтра вечером.
Дэвид. Нас всех?
Иван Николаевич. Конечно, всех. И вас, как гостя, в первую очередь. Но, к сожалению, у нас завтра...
Дэвид. Я согласен.
Иван Николаевич. Было бы славно посидеть, но у нас программа. Завтра вечером...
Дэвид. Мы пойдем на ужин. Это мой долг врача. Петр кричит, Валерушка боится. Есть название - посттравматическое стрессовое расстройство. В мире хорошо изучено. Это Наташа, она тоже... будем принимать необходимые меры.
Иван Николаевич. Какие меры?
Дэвид. Сначала пойдем на ужин. Нормальная жизнь, гости - это важно.
Валерушка. Ужинать - это очень важно. Я тоже пойду с вами ужинать. А то вчера вечером только начал есть, по телевизору стали мне Японию показывать. Ну, Япония и Япония, чего бояться, смотрю, а там между домами месяц мелькнул. Яркий такой, острый и повернут не по-нашему. И сразу вспомнились мне дальние страны, где месяц по-другому подвешен. И такая тоска от того, такая тоска. Кусок не лезет.


Тут яркий солнечный свет померк и пропали черные тени. В матовом свечении зимнего дня все побледнели.


Наташа. Билл покинул их, унося в сердце рану.


И побрела она прочь так тихо, что даже звука шагов не слышно. Никто ей вслед не повернулся, но все молчали, прислушиваясь. Один Петр не выдержал, вслед посмотрел.

Иван Николаевич. Что касается месяца, я так скажу: в кадрах вы не служили. Вот мы раз марш-бросок зимой совершали и попали в пустую деревню. Она выгорела дотла, одни печки остались, люди, естественно, ушли. Так мы палаток ставить не стали, а раскочегарили в чистом поле печки, залезли на них и посыпохивали на теплых кирпичах. Какой там месяц!..


Снова засияло солнце, уронив резкие тени, и все встрепенулись.


Валерушка. Такие облака у нас развесистые, такие развесистые, роскошь просто!





Внимание! Все права на опубликованные на сайте произведения принадлежат их авторам. Для получения официального разрешения на тиражирование или постановку пьес обращайтесь к авторам, к их агентам или пишите по адресу newdrama@theatre.ru
 
 Ассоциация «Новая пьеса», © 2001—2002, newdrama@theatre.ru