Анастасия Вертинская. Чаплиновский образ

 — Анастасия Александровна, играть премьеру на мхатовской сцене для вас было принципиально?

 — Нет, но у антрепризного спектакля есть две стороны. С одной стороны, это свободная форма театрального союза — можно набрать тех актеров, которых захочет режиссер, пригласить художника, найти свободную площадку для репетиций, но с другой стороны, встать на московскую сцену, когда уже начался сезон, — это проблема. У нас были как варианты и Театр Моссовета, и Театр Маяковского, но я благодарна Олегу Табакову, что он пригласил нас на сцену МХАТа. Потому что, конечно, для меня это родная сцена. И мне там привычнее играть.

 — Табаков вас наверняка не только на сцену, но и в театр приглашал?

 — Он звал меня во МХАТ, но, мне кажется, в труппу театра я уже не вернусь. Такая форма существования нереальна для меня. У меня большое количество контрактов, поездок, я не могу быть привязана к чему-то одному. Я думаю, вообще форма репертуарного театра себя изжила, и постепенно жизнь приведет театр к тому, что он волей-неволей станет антрепризным, а руководить им будет человек, понимающий коммерческую выгоду театра. Ведь когда ты находишься под властью художественного руководителя и главного режиссера, какой бы он ни был прекрасный и талантливый, это все равно человек творческий. У него есть свои слабости, пристрастия, и это всегда сложные взаимоотношения. Другое дело — контрактный театр, когда ты знаешь, что с сентября до октября ты здесь, а дальше располагаешь своим временем и можешь подписать другие контракты, можешь уехать, заняться чем-то еще и потом вернуться к роли. Во всяком случае, так происходит во всем мире.

 — Я знаю, Павел Каплевич уговорил вас сыграть в его антрепризе не с первого раза.

 — Он звал меня на предыдущие проекты, но дело не в нем, а в том, что бывает, настает день и час, когда все совпадает. Он позвонил и предложил мне «Пигмалиона» Бернарда Шоу. Я сказала, что идея прекрасная, но пьеса сильно устарела. Прежде всего потому, что перевод старый. Элиза у Шоу в подлиннике разговаривает языком кэбменов, языком наших таксистов. В те годы, когда пьеса была переведена на русский (в 37-м году), не было, да и по сей день нет равнозначного сленга. Поэтому Элиза как бы только торгует фиалками, что-то неправильно произносит, ну и, может быть, надо постирать ее одежду. В «Имаго» же мы специально поляризовали Элизу и Хиггинса, и потому поместили ее на свалку и заставили собирать окурки. Чтобы Хиггинс занимался не только исправлением речи Элизы, а пытался переделать ее социальную сущность как деклассированного существа. Но на самом деле кто кого переделывает — неизвестно. И потом «имаго» означает переход в насекомом мире куколки в бабочку, когда из бесполой куколки получается половозрелая особь. Вот это имаго, от которого лопается куколка, и есть любовь. Идея в том, что невозможно механическим способом переделать человека. Изменить его может только любовь… Паша Каплевич, как человек невероятно увлекающийся, сказал: я знаю, знаю, кто эту пьесу перепишет! И начались переговоры с Максимом Курочкиным. Потом был очень долгий и мучительный процесс выбора режиссера. И внезапно мы наткнулись, другого слова нет, на Нину Чусову, которая и без нас была уже весьма известна и своими спектаклями «Шинель» и «Герой» произвела огромное впечатление. Задача была, чтобы над пьесой работал комедиограф. У нас мало комедий, и я хотела, чтобы это была именно комедия и чтобы образ был написан с различными поворотами и перевоплощениями.

 — Судя по репетициям, образ у вас получается немного чаплиновский.

 — Этого я не преследовала… Жанр спектакля я определила как гомерическая комедия, видите, тут труппа комиков работает — прекрасные актеры Молодежного театра и актер Театра Вахтангова Владимир Симонов. Мне в данной структуре существовать с ними трудно, потому что у меня нет ни толстого тела, ни длиннющего роста, ни смешных черт лица…

 — Как вы отважились с амплуа героини перейти на характерную роль? И как вам после Ефремова, Эфроса работалось с Чусовой, режиссером талантливым, но делающим только первые шаги на московской сцене?

 — Видите ли, широкий зритель воспринимает меня как чистую героиню, но это только кажется, что происходит смена амплуа. На самом деле в театральном институте я играла только характерные роли, и в «Современнике», и во МХАТе играла много характерных ролей. Просто зритель хочет видеть меня в другом амплуа, в этом поворот. Думаю совершить переход из чистых героинь в характерные роли. Что касается работы с Ниной Чусовой после Ефремова и Эфроса — она уникальна, я даже не нахожу определения Нининому почерку режиссуры, но она все равно в традиции русского театра.

P. S. , к «Имаго» не относящийся

 — Будет ли иметь продолжение ваша телепрограмма «Другие берега»?

 — Нет. ОРТ она невыгодна, такие передачи им не нужны. — Но есть много других каналов.

 — «Другие берега» — дорогая передача, связанная с поездками в Европу. В ней мы вели разговор с творческими людьми об их профессии, жизни, мировоззрении. Чтобы вести такие беседы, нужны спонсорские средства. Я не большой в этом отношении делец и не умею их добывать.

 — Прошла информация, что в октябре наконец выйдет фильм Юрия Кары «Мастер и Маргарита».

 — Не знаю. Что фильм выйдет, говорят периодически, но он пока не выходит. Жаль. Маргарита — одна из моих последних и любимых ролей. Но боюсь, причина все-таки в том, что Мессир не любит электрического света…

Павел Каплевич. Проект на троих

 — Павел, какие слова вы нашли, чтобы после тринадцатилетнего антракта вернуть Анастасию Вертинскую в театр?

 — Давайте не будем называть сроки. Анастасия Александровна — юное существо, красавица, Дива, а дивам не бывает лет. Поэтому после очень-очень многолетнего перерыва она возвращается на сцену. И будет работать. На самом деле она никогда не была против. Только не было подходящего проекта. Вертинская ведь когда-то ушла из МХАТа не для того, чтобы вообще уйти из театра, а просто в тот момент она ушла из того МХАТа. С надеждой, что где-то обретет другое. Но то, что ей предлагали, ее не устраивало. Пять лет назад мы почти в запуск пошли со спектаклем, но она вышла из игры… А по прошествии пяти лет мне показалось, что материал с безостановочным превращением, женщина-мутант вне возраста и вне социальной принадлежности как раз то, что ей нужно. И так счастливо сложилось, что роль ей показалась любопытной. Идея названия была моя, идея переписать пьесу — ее, на написание «Имаго» мы пригласили Максима Курочкина, это наш авторский проект. А Нину Чусову мы уже выбирали коллективом.

 — Почему вы остановили выбор на Чусовой и Курочкине?

 — Настя хотела работать с молодежью. Ей нравилось то, что Курочкин пишет, она видела «Кухню». Чусову мы долго изучали. Был период, когда мы искали режиссеров, что называется, по всему миру. Но в результате Нина своей энергией перешибла всех остальных.

 — Костюмы к спектаклю вы делали вдвоем с легендарным Юрием Кулером. Как происходило сотрудничество?

 — Мы работали, друг друга учитывая. То есть я, во всяком случае, его учитывал, а он меня не очень. Я его очень люблю. Он великий художник, утонченнейший персонаж, тридцать лет назад уехал из России, живет во Франции, в Америке, человек вселенной, абсолютно состоявшееся мировое имя, его покупают и выставляют самые дорогие галереи. Нам важен был уровень во всех позициях. Мы хотели очень качественную продукцию сделать, поэтому каждый приглашенный человек считан и измерен, случайного нет ни одного.

 — Костюмы с Вертинской долго обсуждались? Много было забраковано?

 — Она не привередливая, но знает в этом толк. не случайно ее считают самой стильной нашей женщиной.

 —Вам приходилось когда-нибудь консультировать Вертинскую по поводу ее личного гардероба, сейчас ведь модно окружать себя стилистами-визажистами…

 — Ее невозможно консультировать — там все завязано генетически. На происхождении. На матери, красавице и тоже одной из самых стильных женщин своего времени. Это все плоть и кровь. И, естественно, большая работа над собой.

Максим Курочкин. Сети и безумие

 — Однажды, когда обсуждалось положение молодых драматургов и их занятие инсценировками, вы высказались очень красиво: «Театр ловит в сети неокрепшего драматурга и своим предложением гасит его безумие»…

 — Когда я говорил о молодых драматургах, я имел в виду и себя. Но это не новая ситуация. Еще Бернард Шоу писал, что как только он стал известен несколькими своими пьесами, театр стал выходить на него с предложениями о переделке романов и классических пьес, и что он мог бы сильно поправить свое финансовое положение, занимаясь такой работой. Я этого пути тоже очень боюсь, но поскольку у меня в жизни все равно происходит все то, чего я боюсь, надо как можно быстрее через это пройти. По иронии судьбы «Пигмалион» Шоу стал для меня первым опытом переделки. Было удовольствием не то чтобы побороть этот текст ( его побороть невозможно), но хотя бы попытаться преодолеть мощную силу его притяжения. До сих пор не нашел названия тому, что я сделал с пьесой. Наверное, ухудшил ее в лучшую сторону…

Фото:

 — Анастасия Вертинская и Павел Каплевич. Кто Пигмалион, а кто — Галатея, в «Имаго» сразу не разберешь

Ирина Корнеева