Из досье «МК». Василий Сигарев родился на Урале. Автор 15 пьес. Учится в семинаре своего земляка Николая Коляды. В Москве поставлено два спектакля по его пьесам — «Пластилин» (Центр современной драматургии и режиссуры Казанцева и Рощина) и «Черное молоко» (Театр им. Гоголя и «У Никитских ворот»). «Пластилин» также поставлен в лондонском театре.

 — Василий, о вас очень мало известно.

 — Родился я в городе Верхняя Салда Свердловской области. Учился там в школе, потом в пединституте в Нижнем Тагиле — факультет химии и биологии. А потом бросил и пошел учиться к Коляде в театральный институт на курс драматургии. Сейчас на пятом курсе. Живу в Екатеринбурге. Из рабоче-крестьянской семьи. Отец работал на заводе, мать — в колхозе.

 — В какой момент вы решили оставить точные науки и ушли в театр? Что произошло?

 — Я всегда мечтал быть писателем. Но Литературный институт далеко, в Москве, поэтому поехал в Нижний Тагил — пединститут был ближайшим. В школе по биологии и химии у меня были хорошие оценки. Ушел с третьего курса, увидев однажды объявление, что набирают курс драматургии. 

 — Значит, попали в театр по объявлению?

 — Да. Сдал экзамен к Коляде, прошел творческий конкурс. А до этого я пьес не писал и в театре ни разу не был. Писал в стол — рассказы. Стихами баловался, как все, на любительском уровне. У Коляды было одно условие — писать пьесы. Мне это очень понравилось.

 — Помните первую пьесу?

 — «Замочная скважина» называлась. Потом была «Метель» по Пушкину, ее поставили сразу.

 — Сюжет-то оставили: случилась метель, Владимир замерз?..

 — Сюжет тот же самый, но диалогов совсем не было. Но это получилась классическая пьеса, не против Пушкина. Ее поставили в Камерном театре, можно сказать, я в первый раз попал в театр.

 — Как же удалось сохраниться в таком девственном виде?

 — Просто в нашем городе не было ни одного театра. Кое-какие спектакли видел по телевизору, и этот упадочный жанр у меня, как и у многих людей, отбивает охоту пойти в театр. Не могу сказать, что от «Метели» я был в восторге, но ощущение театра почувствовал. Мне там понравилось.

 — «Пластилин», за который вам дали лондонскую премию, какая это по счету пьеса? И насколько реальна ее история?

 — «Пластилин» — одна из последних. История собрана из маленьких кусочков разных историй. Цепочка событий, которые происходили с разными людьми — что-то со мной, а что-то с моим родным братом, друзьями.

 — И действительно в вашей жизни были похороны подростка, который покончил с собой, — как начинается спектакль?

 — Да. Хоронили парня из параллельного класса — он повесился. Много различных версий было, но… Отчего вешаются? Скорее всего от безысходности. Биографию ему я не придумал, собрал из разных биографий. Это и мое детство.

 — Такое беспросветно-тяжелое?

 — А что там тяжелого? Да было еще и похуже. Ведь детство сохраняется в памяти с разными вещами — ужасными, плохими, хорошими. А все равно хорошо.

 — Самая неожиданно смешная история с членом из пластилина в туалете для мальчиков — плод фантазии или…

 — Наша учительница до сих пор на меня в обиде, что я написал эту пьесу. Пластилиновый член был. Я слепил его, когда учился в пединституте: брат младший все время жаловался, что учительница заходит в туалет. Ну я дал этот член брату, он его и достал из штанов перед училкой. Его выгнали из школы. Я во многом виноват, тем более что его судьба потом не совсем хорошо сложилась — он стал наркоманом, сейчас сидит в тюрьме. Ему большой срок дали. Не знаю, может быть, смерть для меня была бы лучше. Кстати, название «Пластилин» придумал Коляда, а у меня было «Падение невинности».

 — Вам не показалось страшным сценическое воплощение ваших детских впечатлений — не люди, а уроды вокруг светлой детской души, насильники-чеченцы?

 — Нет, тогда не было страшно.Сейчас иногда бывает. Не знаю, желал бы я такой жизни своему сыну, но про себя скажу — я бы хотел вернуться в детство и снова прожить эту жизнь. А все рафинированное — это неинтересно. Нет шаблона нормальному: все люди, даже самые законченные подонки, имеют шанс.

 — А как вам показалась лондонская версия вашего «Пластилина»? Англичане что-нибудь понимают про это?

 — По сравнению с нашим — небо и земля. Они ставят как про себя — но без лаптей и балалаек. Здесь ничего этого нет, но больше физиологии, натурализма. Из зала вынесли кресла, и зрители стояли весь спектакль. Актеры перемещались в пространстве, иногда не переживая ничего, сцены были решены бытово. Хотя подошли к работе основательно — они изучали историю России чуть ли не с 17-го года, листали учебники и даже смотрели фильм «Калигула», который смотрят в «Пластилине» герои.

 — Уходили со спектакля?

 — Да нет. Там двери закрыли, так что не уйдешь. А вообще рыдали, плакали. Особенно в сцене, когда подросток выходит на крышу.

 — В Москве хорошо пошла по театрам пьеса «Черное молоко». Парочка московских торгашей поразительно узнаваема — отморозки не вызывают симпатий. Это наезд на столицу?

 — Да нет, я не наезжал на Москву, просто написал «Москва», а мог бы - «Екатеринбург». И нигде не записывал, как говорят московские люди, — это было бы неорганично.

 — Что вы отвечаете, когда вам говорят, как и вашему учителю Коляде, — что вы пишете «чернуху»?- А кому-то же надо писать. Как-то москвичи сказали: «Вы - школа чернушников». — «А вы - школа развлекушников». Ведь театр — это не только развлечение. Чернуха — значит правда.

 — Понятно, что из современных драматургов вы чтите Коляду. А из классиков?

 — Чехова. Одна пьеса — «Дядя Ваня». А остальные похожи друг на друга: одна и та же проблема. «Дядя Ваня» — самая живая.

 — Вот чеховеды-то вам этого не забудут.

 — Я классику вообще как-то… Не могу услышать живого человека. Шекспира тоже не люблю.

 — А Шекспир-то вам чем не угодил? Вы его читали?

 — Читал. «Ромео и Джульетту», «Гамлета». Если не нравится, как можно прочитать все? Это не мои страсти.

 — А страсти Сигарева — это что?

 — У меня более мелкие, маленькие желания. Не глобальные. Быть счастливым.

 — Василий, у вас есть амбиции переехать в столицу?

 — Я подумывал как-то над этим. Но пока, наверное, нет. Писать можно хоть где.

Марина Райкина