— Учитель? Я - никакой не учитель, я всю жизнь — ученик и учить уже никого не буду. Все мои ошибки известны, и все равно хочу до самой смерти совершать новые.

 — Есть ли что-то такое из вами написанного прежде, что вам кажется сегодня случайным? Или смешным или, более того, хотелось бы вычеркнуть из собственного творчества?

 — Это было не смешно, это — трагедия, что мы были такими идиотами и помогали злодеям в их злодействах. Чего-то мы не знали, чего-то не понимали. К счастью, этот период в моем творчестве и моей жизни не был долгим, первая моя критическая пьеса написана в 54-м. Это был мой первый конфликт с «моей» партией. Сорок восемь лет тому назад…

 — Когда к вашему творчеству, в частности к пьесе «Нули», прилагается определение «политическое», вы с этим согласны?

 — Вся чешская литература — политическая. Это — литература маленькой страны, где заниматься политикой в чистом виде долгие годы было запрещено, так что оставалось только искусство, которое могло выразить мечты, страх и надежды целого общества. Так что мы в самом деле — политические авторы. Даже тогда, когда не хотели ими быть.

 — Я слышал мнение одного из актеров, который предполагает, что в России «Нули» — именно как политическую пьесу — будут критиковать и слева и справа…

 — Что такое лево и право? Честно вам скажу — не знаю. Если я, например, людей уважаю и люблю, мне все равно — левые они или правые. Самое главное, наверное, из того, что я узнал в своей жизни, что в человеке важнее всего — характер и общее политическое мышление. 

 — Неужели в жизни вас никогда не разводили политические разногласия?

 — Только когда я был молодой. Это было сорок лет тому назад. Потом была Пражская весна, потом — очень неприятные времена, когда тысячи людей были «запрещены» и потеряли работу и среди них были и левые и правые. Гавел пришел справа, я пришел слева, при этом мы - друзья.

 — Насколько для вас важно, что в спектакле занят Сергей Юрский, который в 68-м году был в Праге?

 — Юрский — великолепный актер. Я его лично не знал. Познакомился сейчас, и, когда узнал его биографию, я еще сильнее обрадовался тому, что он занят в пьесе.

 — В этой пьесе есть кто-либо, чьими словами говорите вы сами?

 — Нет. С главным героем, который заведует туалетом, я не имею ничего общего. Он никогда не был коммунистом, он всю жизнь проработал в туалете. Я был коммунистом, писателем… Мое прошлое не имеет ничего общего с тем, что я пишу. Конечно, у меня есть собственный опыт, и поэтому я кое-что знаю и понимаю, но в одиннадцати романах и 45 пьесах — сотни действующих лиц, каждое — со своей историей, и эти истории выдуманы. А если и настоящие, то это не означает, что они пережиты мною, просто я знаю, что такое с кем-то случилось или слышал об этом.

 — Но все-таки в пьесе есть реальный персонаж — Гавел?

 — Да, Гавел и Дубчек. Первые 17 минут спектакля — это краткий курс чешской истории, с конкретными историческими ситуациями и персонажами. Но дальше начинается чистая выдумка.

 — А реальные герои знали, что вы о них пишете?

 — Что им до того? Гавел пришел на спектакль в Праге, в Национальном театре. Его играл очень хороший молодой артист, который сделал замечательный дружеский шарж. Гавел смеялся, его жена смеялась. Все смеялись. Зачем мне спрашивать его, могу я или не могу писать о нем.

 — А вдруг бы он обиделся?

 — Он же не дурак! (Смеется.) Нормальный человек. И мы друзья уже долгие годы. Он писал пьесы, в которых я выступал, я писал — такие, в которых выступал он.

 — А у туалета этого в Праге есть реальный «прототип» или он тоже вами выдуман?

 — Мне кажется, что есть. Такой, из начала 1900-х, огромный, где живут люди. Но, впрочем, это мой вариант русской пьесы «На дне», которую все знают. Когда я свою пьесу написал, я понял, что это похоже. «На дне» тоже можно было назвать «Нули», потому что все герои пьесы — такие люди, у которых ничего не вышло. Они не герои, они трагические или трагикомические фигуры. Это похоже на пьесу Горького, но только повеселее и более по-чешски.

 — Насколько такое ваше участие в выпуске премьеры — обычное дело? Или тут дело в том, что ставится пьеса в России, что были «пражские события», так что вы не доверяете даже чешскому режиссеру?

 — Чуть-чуть истории: как все в Чехии, в 45-м я был влюблен в русских и советских, потом наступил трагический перерыв, я стал «врагом Советского Союза». В то время МХАТ ставил мою пьесу «Дом, где мы родились», и год им удавалось обманывать, что драматург Когоут — не тот Когоут, который враг социализма. 35 лет я не порывал связи с тремя друзьями — мой переводчик Владимир Савицкий из Петербурга, Олег Ефремов и Олег Табаков, они связывали меня с Россией все эти годы. То, что я сегодня здесь, для меня — большая радость, я отношусь к этому как к восстановлению исторической справедливости. Обычно я не мешаю режиссерам, но Ян Буриан — мой друг, он уже ставил эту пьесу в Чехии и теперь попросил меня посмотреть репетиции. 

 — А вы действительно были врагом социализма?

 — Не социализма, а псевдосоциализма. Ведь был обман, ложь, а не социализм, за который умирали поколения людей.

 — А вы считаете, что возможен реальный социализм?

 — Возможна, мне кажется, соответствующая социальная политика. Я живу также в Австрии, и мне кажется, что там государство заботится обо всех гражданах, именно так я понимаю социальную политику. Государство должно заботиться даже о таких вот «нулях», то есть о людях, которым просто не повезло в жизни. Социализм очень важен и нужен как постоянная корректура капитализма, которая снова и снова помогает людям жить по-человечески. Но как государственная идеология не удался ни разу.

 — А какие-то политические иллюзии у вас еще есть?

 — Нет, зачем? Последняя фраза в моей пьесе, фраза, которую произносит главный герой: он понимает, что полная свобода — это свобода, в которой никто не мешает, мало кто поможет и каждый живет, как хочет и умеет.

 — А художественные иллюзии еще посещают вас?

 — Конечно. Каждый раз, когда я начинаю писать новую пьесу или роман, я питаю иллюзию, что эта пьеса или роман окажутся самыми лучшими. (Смеется.) И каждый раз приходится соглашаться с тем, что удастся.

 — Про вас говорят, что вы не чужды эпатажа в своем творчестве. Будь то откровенная эротика или что-то другое — вы эпатируете сознательно или просто «так получается»?

 — Писать — это для меня не работа, но способ жизни. Я пишу, как я живу, — и наоборот.

Григорий Заславский