Радости жизни он ценит очень высоко. Рощин и его друзья знамениты своей широкой любовью к жизни, умением ее любить (в одном интервью Рощин рассказал, как в разгар романа с Екатериной Васильевой они «аккуратно прогуливали все гонорары», а однажды «посчитали и ужаснулись: полмашины в месяц вылетало»). Их называют порой советскими дон-жуанами, и в этой их любви к женщинам (как и, например, в любви к вину и прочим удовольствиям) нет цинизма, поскольку не только в творчестве, но и в жизни, во всем, они руководствуются понятиями чести и вообще — мужскими понятиями.

Можно вообразить, что стихи Евтушенко «Завидую я…» имеют в виду именно Рощина: «Он будет честен жесткой прямотою, отстаивая правду и добро, и там, где я перо бросал: „Не стоит…“, он скажет: „Стоит!“ — и возьмет перо». Он и дерется, и в прямом и в переносном смысле. Кидается защищать тех, кто, по его мысли, в этот момент нуждалется в защите: вот прочел главу из книги бывшего мхатовского завлита о пьянстве Ефремова и тут же бросился на защиту своего ушедшего друга от новых — посмертных — товарищей, написал письмо под названием «Костюмчик для Гулливера».

Когда Михаил Рощин пишет о любви, он пишет о предмете, хорошо ему известном, и потому слова, которыми обмениваются герои его пьес, не вызывают сомнений. И сами герои — не вызывают сомнений: за их романтизмом, их сомнениями вставает он сам.

Как почти всякий русский интеллигент, Рощин — немного еврей. И - как русский, как интеллигент — Рощин начисто лишен местечковости и местечковых мотивов в прозе и драматургии. Разве что деликатная и мягкая манера общения, удачно гримирующая жесткость занятой позиции, и чувство юмора, которое спасает его везде и всегда, то есть философское отношение к жизни и смерти, позволяют (при определенном усилии) идентифицировать национальные корни.

Рощин — классик. Спектакли, поставленные по его пьесам, — классика нашего театра. В его пьесах романтические надежды сталкиваются с неромантической прозой жизни, «революционность» молодости — с контрреволюционностью среды. Такова Валентина из «Валентина и Валентины», таков и Аладьин («Перламутровая Зинаида»), чьи последние романтические выплески тонут, гаснут в замутившейся жизни середины 80-х.

Едва ли не первым он «разделил» советское общество на классы, показав, как любовь сталкивается с «социальным непониманием» (о том же, но уже не «про любовь» — его классическая комедия нравов «Старый Новый год», любимая не меньше, чем «Ирония судьбы»). Никакая власть, даже самая советская, не в силах изменить человеческую природу. Любовь выше сословий, постулировал Рощин в то время, когда в СССР хорошее могло бороться только с лучшим. 

В его пьесах есть место чувственности, не бесплотной, но возвышенной, с романтическим пафосом. Бесстрашие молодого чувства Валентины или, к примеру, героини пьесы «Спешите делать добро», гениально сыгранной в «Современнике» Мариной Нееловой, лишено стыдливости и пуританизма. Но сексуальность, которой самим Фрейдом предписан неограниченный авантюризм, у Рощина ограничена знаниями о зле и добре.

В 70—80-е не было, думается, на просторах СССР такого театра, где бы не шли пьесы Рощина; их ставили в странах социалистического содружества и в странах капиталистического «вражества», даже в Америке. «Общедоступность» не мешала Рощину быть значимым, существенным автором одного-двух театров. Именно так: он - автор «Современника» и МХАТа (одновременно в двух театрах была поставлена его пьеса «Валентин и Валентина»), в «Современнике» шли «Эшелон» и «Спешите делать добро», во МХАТе — «Старый Новый год».

Он был другом и автором Олега Ефремова, который, уже после раздела театра, бесконечно мурыжил «Перламутровую Зинаиду», чувствуя в пьесе тот излом, которым именно и надо открыть обновленный театр в Камергерском и которым следует обозначить изменившееся время — новых героев, новый нравственный императив и запутавшегося во всем этом литератора и интеллигента «старой формации».

Можно перечислять заслуги Рощина перед отечественной словесностью и театром: именно он придумал собирать молодых драматургов в Любимовке, пробивал открытие Центра драматургии и режиссуры как предприятие некоммерческое и негосударственное…

Можно вернуться к тому, с чего начался рассказ о Рощине: его сочинения удачно сочетаются с его «человеческим мифом», не противореча друг другу.

Григорий Заславский