Сам автор под конвоем был доставлен в Москву и после спектакля отвечал на вопросы зрителей.

Странное это было обсуждение. Загадочная женщина в парике из Шаховской колонии строгого режима сидела перед смущенным залом с удивительным достоинством. Ее ответы, исполненные лаконизма и юмора, говорили о талантливой личности не меньше, чем сама пьеса — короткая и энергичная история нежданной любви в замкнутом пространстве колонии. Кто-то из сентиментальных зрителей спросил автора, где, на ее взгляд, настоящая жизнь — здесь или там. Екатерина Ковалева, не раздумывая, ответила: «Конечно, там», указывая прямо на нас, в зал. И зрители, только что пережившие историю обреченной и отчаянной любви двух зеков, кажется, усомнились в правдивости ее слов.

Пьеса «Мой голубой друг» родилась в результате семинара, который весной 2002 года провели в Шаховской колонии строгого режима драматурги проекта «Документальный театр». Заключенные женщины писали диалоги, рассказы, сцены, и молодой драматург Александр Радионов, прочитав рассказ Ковалевой, предложил ей написать пьесу. Что она и сделала. Пьеса прошла строгий отбор и была представлена летом прошлого года в рамках фестиваля «Новая драма» в виде читки, которую осуществила Ингеборга Дапкунайте.

Что было в этой пьесе? В ней, под самыми слезными и романтическими жанровыми покровами, написана история о женщине и мужчине, каждый из которых по разным — страшным — жизненным обстоятельствам похоронил в себе право на любовь и обрел его заново, и там, где этого совсем не ожидал. Настя, изнасилованная в юности компанией подонков, вынужденная родить сына и не знающая, что ответить ему на вопрос: «Кто мой отец?», ненавидит мужчин и восполняет чувственные потребности «розовым» образом. Ее голубой друг Вадим был изнасилован собственной матерью, и женщины стали для него запретны. Их взаимный интерес и потом чувство возникли по «стилистическим» причинам: их притянул друг к другу способ высказывания, образ мыслей и характер чувствования, выраженный в письмах. Ведь письма поначалу были единственным способом общения. 

Традиции «жестокого романса», лагерные песни и цыганщина — все то, что от века характерно для подобного рода историй, есть в пьесе Ковалевой. Есть стихи — неуклюжие и живые, порой отчаянно смелые в поэтическом отношении. Все бы это стоило поставить самым что ни на есть растеатральным образом, придумать маски, стилизовать. Пофантазировать. Но режиссеры Екатерина Воронова и Анна Афанасьева и актриса Евгения Добровольская решили двинуться в сторону натурализма, освоить, как Станиславский при постановке «На дне», свой Тишинский рынок. В их сценическую версию добавлены мат и лесбийские поцелуи, которые совсем отсутствуют в пьесе. Этот «натуралистический» план их постановки точно служит контрапунктом романтическому устремлению автора. И добавляет немного остренького в пресноватую жанровую мелодию Ковалевой.

Дух времени в целом и проект «Документальный театр», в частности, требуют нового натурализма. Поход за новыми «тишинками», исследование таинственной жизни зеков и бомжей делают театр важным социальным институтом. В странах Западной Европы еще более радикально подошли к проблеме освоения театром новых территорий. Там есть театр для всех возможных социальных и национальных сообществ, включая театр домохозяек. Это необыкновенно демократизирует искусство. Оно больше не принадлежит маленькой касте избранных «творцов», оно воистину принадлежит народу.

Московский проект «Документальный театр» — впервые в истории российского театра — пытается навести мосты между всеми слоями общества, открыть двери творчества и славы для тех, кто никогда об этом и не помышлял. Сидя в маленьком зале Новой сцены МХАТа имени Чехова вместе с начальником лагеря и красавицей-конвоиром, вместе с бывшими зеками, может быть, впервые купившими билеты в театр, я смущенно и радостно думала об этом неожиданном соединении людей. Сложное было чувство.

Но смущение захватывало все больше…

Как бы его поточнее определить? В погоне за «жизнью» теряется театр. И я не уверена, что смогу пережить эту утрату.

Алена Карась