— Я хотел с другого начать, но мы говорим, возможно, в день начала новой войны. Как вы относитесь к происходящему?

 — Я уважаю людей, обладающих собственной точкой зрения на вещи. У американцев есть эта точка зрения. У Блэра есть. Можно спорить — правы они, неправы… Но я не присоединюсь к воплям — «О, этот ужасный Блэр! О, эти чудовищные политики!». Я не разделяю этой позиции — личная незапятнанность любой ценой. Хусейн опасен. Вообще нынешний мир опасен. Надо определяться и выбирать. В Британии знают, что такое война.

 — Британия в России многими воспринимается как символ консерватизма…

 — Серьезно? До сих пор?!

 — Представьте себе. Скажем, только что у нас перевели последнюю книжку Тэтчер…

 — Надеюсь, Тэтчер не воспринимается у вас как символ Британии?

 — Нет, но все же… Скажите как англичанка: что такое консерватизм?

 — Я его не люблю, если честно. В моем понимании, консервативная политика исходит из того, что в мире всегда будут богатые и бедные. Жесткая конкуренция. Я готова терпеть деление на богатых и бедных, если мне обещают когда-нибудь счастье для всех. Но с этим счастьем — большие проблемы, и я никогда не смирюсь с тем, что людей делят на сорта. В самом общем виде консерватизм — это готовность смириться со злом, допустить его, считаться с ним. .. Я не из таких людей. Я с ним буду бороться везде, где увижу. Есть люди, говорящие: “Shit happens” и возводящие это в ранг жизненной философии. Да, оно случается, но это не значит, что я должна его терпеть и ему способствовать.

 — В книжках «сердитых молодых», издаваемых «Фантомом» и не только, констатируется жесточайший кризис Европы — семейный, религиозный, нравственный и даже экономический. Очень утешительное чтение для русского. Что, все и вправду так кисло?

 — (Хохоча) Ну, я рада, если это чтение делает вас счастливым, но вообще пора уже проститься с убеждением, что кризис возможен только в России. Ну а как иначе? Брожение в обществе — нормальное положение дел, не говоря уже о том, что у сердитых молодых людей их сердитость — очень часто поза. Но это лучшая поза, чем самодовольство. И в любом случае сердитая девушка лучше брюзгливой старухи.

 — Но мне показалось, что вы прямо-таки ненавидите институт брака…

 — Стоп! Я живу в браке тринадцать лет и совершенно счастлива. Правда, мой партнер — женщина…

 — Ничего, это нормально.

 — Конечно, нормально! Мы даже хотели детей.

 — Искусственное зачатие?

 — Нет, донором мог стать друг-мужчина… Да, в «Сказках» героиня рушит эти образцовые якобы семейки. Но это не потому, что я ненавижу брак, а потому, что я ненавижу фальшь. Можно сколько угодно жить с человеком, если вы с ним друг другу не врете, если брак ваш стоит на абсолютной честности… Замалчивать измены? Обиды? Охлаждения? Постоянно изображать семейное счастье, даже наедине? Это невыносимо! Я не против брака, я против лживой идиллии, которую строят яппи.

 — Не любите яппи?

 — Вранья их не люблю, благопростойности, понятия престижности! У меня тоже есть вот эта штука (показывает мобильный телефон, брезгливо отшвыривает). Ну и что? Я все равно не люблю деловитых …

 — Что вам нужно, чтобы писать?

 — Тишина. Если трудно пишется — стакан вина. Если совсем трудно — немножко кокаинчику…

 — Возраст на пользу писателю?

 — Ну, естественно! Моя первая книга была такая свежая, такая непосредственная… и такая невыносимая, на мой нынешний вкус… Я же лучше стала писать с годами! В ранние мои годы я была еще по-дурацки убеждена, что необходимо страдать…

 — А что, нет?

 — Вот консерватизм по-русски — это следование вашей культурной традиции: страдать, только страдать! Мне, может, и были на пользу какие-то переживания, но склонять к страданию других, пропагандировать его… Скажу вам больше: я вернулась недавно из Новосибирска. Прекрасный город, люди много лучше московских — московские все время следуют моде, для них открытие модного кафе может стать событием. А что мне эти кафе, их в Лондоне — на каждом шагу…

Новосибирские люди добрее, открытее, они более готовы к диалогу… Но мне все время бросались в глаза какие-то седые бороды. Даже те, у кого их нет, ведут себя, как старцы, как Львы Толстые. Боятся непосредственности, боятся глупость сказать… Почему? Надо легче! И к чему страдания? Страдания дают прекрасную литературу… но и очень опасную. Русская классическая литература в высшей степени опасна (как, кстати, и все прекрасное), а у вас, я боюсь, не понимают этого… Она может на страшные вещи спровоцировать. От двадцати до тридцати я была очень несчастна. Потеряла отца, потеряла сестру, была несчастлива в любви… А потом сказала себе: хватит!

 — Фаулз писал, что настоящий художник всегда должен быть левым…

 — Это не Фаулз, а герой его писал, художник. 

 — Может, он и сам так думает?