Никаких декораций. Сцена, уставленная микрофонами, звуковыми пультами, компьютерами и всевозможными инструментами, скорее напоминает площадку для выступления какого-нибудь ВИА. На нее выходят артисты в концертных платьях и костюмах, распеваются, настраивают инструменты, договаривают что-то по мобильнику, собираются в кружок и начинают с листа читать пьесу, на ходу распределяя роли и подхватывая друг у друга реплики. Первые пятнадцать минут со сцены льется мутный поток сознания двух «чуваков», переживающих состояние глубокого и мучительного похмелья. Это ощущение, эхом, шипением и гулом дробящееся в многоголосье хора, выписано так тошнотворно подробно, что и зрителей постепенно начинает мутить. Но сюжет, на их счастье, неожиданно перескакивает на рассказ о какой-то фольклорной экспедиции, в которую отправляется (или когда-то отправлялся) один из похмельных героев, и в дальнейшем почти не вылезает из бытописания убогого и юродивого деревенского мира. Строгие концертные костюмы артистов по колено (а то и выше) художественно вымазаны в грязи — в тон самому спектаклю, сочетающему сермяжную правду пьесы с эстетской тонкостью и изысканностью ее музыкального оформления. 

Рукопись Александра Железцова двадцать лет ждала своего часа, пока ее не положил на музыку актер и музыкант Владимир Панков. Прошлым летом Ольга Субботина представила пьесу на фестивале молодой драматургии «Любимовка». По сути, это был уже почти готовый спектакль. Разложенный на несколько голосов текст пьесы перемежался музыкальными вставками, песнями и причитаниями в блестящем аутентичном исполнении Ольги Лапшиной, которая сама и собирала весь этот фольклор, и знакома с современной деревней не понаслышке. Поэтому, наверное, в ее пересказе так правдоподобно звучат жутковатые истории про то, как пастух и тракторист за бутылку водки зарезали парнишку или как у одной бабки из избы вынесли бога (икону то есть), а другую в войну чуть не отправили на висельницу. Постепенно от забавной этнографии («А что, бабуля, у вас в регионе покойнику ноги красной ниткой перевязывают, чтобы потом ею бородавки выводить?») спектакль подбирается к мифологическому уровню обобщения. И в его финале возникает заброшенная церковь с проломленным куполом, в которой, как в Ноевом ковчеге, собираются несчастные, битые жизнью герои пьесы.

Все это трудно, да и не нужно разыгрывать по ролям, как в обычном театре. В пьесе и ролей-то нет как таковых — какие-то отрывки из обрывков, фрагменты чьих-то диалогов, мимолетные бытовые зарисовки. Владимир Панков, который стал и постановщиком спектакля, решил оформить его как концерт для двух «бабулек», четырех «чуваков», одного контрабаса и пяти калюк (это такие большие тростниковые дудки, редкий русский народный инструмент). А чтобы на сцене все же происходило какое-то действие, актерам придумали весьма абстрактные мизансцены, условно изображающие то поездку в тесном рейсовом автобусе, то неприятную встречу в темной московской подворотне. Но этот изобразительный ряд пока работает слабо. Мизансценам не хватает точности и выразительности, а актерам — продуманной и выверенной пластики. Так что не зря создатели «Красной нитки» окрестили ее саунд-драмой: этот спектакль гораздо интереснее слушать, чем смотреть.

Фото:

 — Ольга Лапшина изобразила моральное падение русской деревни весьма наглядно

Фото МИХАИЛА ГУТЕРМАНА

Марина Шимадина