Полегоньку, хотя и не потихоньку, с шумом и не без некоторого количества пыли, в жизнь вступило целое поколение режиссеров, щелкающих современную драматургию, как Щелкунчик орехи. Еще совсем недавно стон стоял по всей театральной Руси: не хотят и не могут наши постановщики иметь дело с современной драмой. Нынешние —еще как захотели и смогли. За новыми пьесами охотятся теперь, как за туфлями «белый верх — темный низ» в эпоху развитого социализма. «А зачем? Разве мало хороших пиес? » — спрашивала в похожей ситуации тетушка Ивана Васильевича из «Театрального романа». Кажется, я знаю ответ на этот вопрос.

Современные пьесы (во всяком случае, те три, что стали объектом «эксперимента») не надо разгадывать, как «Гамлета», «Поклонение кресту» или, скажем, «Ревизора». Они необычны, но совершенно не загадочны. Умение ставить их -совершенно особое умение. Вот вам два разных задания. 1. Вы смотрите на многофигурное полотно Веронезе или, например, Тинторетто и должны, используя весь свой культурный багаж и всю свою проницательность, объяснить, что думает, чувствует и делает каждый из героев. 2. Вам дают в руки книжку-раскраску и вы должны примитивную в общем-то картинку разрисовать так, чтобы у зрителя в зобу дыханье сперло. Не будем спорить, какая из двух задач сложнее. Это разные задачи.

Кирилл Серебренников — чемпион по спектаклям-раскраскам. Его постановка пьесы Стига Ларссона «И. О.» не дает зрителю опомниться — поражает кунштюками, умиляет примочками, неподготовленных — разит наповал. Автор, специально приехавший в Москву на премьеру, пришел от увиденного в полный восторг. Чему он радовался, я лично не понимаю, ибо в спектакле Серебренникова его пьеса обстебана с головы до ног.

Произведение именитого шведа начинается как реалистическая драма, но по ходу дела — чем дальше, тем больше — обнаруживает черты социального гротеска, метафизического абсурда и сатиры на современное буржуазное общество, прячущее под личиной добропорядочности всякую гадость. Сюжет такой: в простую шведскую семью (не такую уж, впрочем, простую — молодые отчего-то не спят друг с другом) приходит начальник мужа (Алексей Гуськов) — якобы познакомиться со своим подчиненным. На самом деле — изжить многочисленные сексуальные и социальные комплексы. Начальник — урод. Это ясно. Его невинные «жертвы», однако, тоже хороши. Не пройдет и получаса, как работающая медсестрой героиня (Агриппина Стеклова) за одну тысячу у.е. покажет гостю свой голый зад. А герой (Максим Аверин) сначала будет смотреть на это дело сквозь пальцы, потом — бац гада по спине кулаком, потом, решив, что убил, начнет думать, что делать с трупом, потом безропотно проводит воскресшего И. О. и свою целомудренную жену в семейную спальню. В финале похотливого и жалкого начальника призовет к ответу строгая супруга, а сами герои займутся наконец тем, чем им давно пора было заняться безо всякого И. О. В пьесе есть еще юный бунтарь-наркоман (Юрий Копокольников), который в психоделическом экстазе рассказывает всем этим святошам, сребролюбцам и карьеристам, что он про них и окружающий их гребаный мир думает.

Спектакль Серебренникова, герои которого пьют водку «Абсолют», живут в интерьере, похожем как две капли воды на павильон магазина ИКЕА, и целуются под песню ансамбля АВВА — не социальная сатира, не абсурдистский гротеск и даже не метафизическая драма о Зле и порождаемой им Любви. Это талантливо изготовленный коктейль из всех трэшевых жанров, какие вы, дорогой читатель, сможете сейчас припомнить. Обнаружить тут за обыденным течением жизни смердящие социальные язвы, за лицами обывателей страшноватую харю обыкновенного фашизма, а за гротеском — метафизику, невозможно, ибо герои Серебренникова с самого начала больны на всю голову. Эти нравственные и интеллектуальные уроды похожи на героев фильма «Тупой, еще тупее», попавших из комедии положений в триллер про сексуального маньяка, — оттуда в мыльный сериал, оттуда в пародию на New Аде, оттуда вообще в какое-то индийское кино. Мнимая смерть начальника превращена в кровавую фантасмагорию, которая не приснилась бы Ларссону в самом страшном сне. Заливая себя и сцену потоками крови, герой расчленяет похотливого начальника электропилой, прячет его в холодильник и уже, кажется, собирается им пообедать, как вдруг расчлененный И. О. — жив-невредим — воскресает и ну сразу делать подвернувшейся под руку героине эротический массаж. Все играют на грани фола. Комикуют без стыда и совести (особенно хороша параноидальная девственница Агриппины Стекловой, отправившая, судя по всему, на тот свет ни одного своего пациента). Нам ясно показывают, что ставить всю эту псевдофилософскую галиматью всерьез решительно невозможно. Вопрос в том, нужно ли ее вообще ставить.

Еще уместнее этот вопрос применительно к другому спектаклю экспериментальной серии, ибо рядом с пьесой «А. — это другая» молодых австрийцев Андреаса Заутера и Бернхарда Штудлара пьеса Стига Ларссона выглядит истинным шедевром. В ней все-таки есть и сюжет, и коллизии, и драйв. Пьеса австрийцев — это какое-то невнятное мелодраматическое бормотание о любви (она боялась его разлюбить и имитировала самоубийство, а он так страдал, так страдал…). Серебренников своего «И. О.» обстебал, Субботина поступила куда бережнее. Она упаковала опус двух немецких авторов в отличную, ею же самой придуманную (что браво — то браво!) сценографию — какой-то стеклянный колпак, обрамленный с двух сторон прозрачными, вертящимися во все стороны жалюзи. Жизнь персонажей в этом колпаке немного напоминает жизнь рыбок в аквариуме, плавающих туда-сюда по совершенно непредсказуемой траектории и с абсолютно неясными намерениями.

При этом артисты, занятые у Субботиной, — особенно Анатолий Белый и Ирина Гринева — играют так нежно, так трепетно, что кажется: вот-вот из их уст, как в сказке Андерсена, начнут падать розы. Но тщетно — из них по-прежнему падают жабы, выведенные Заутером и Штудларом в каком-то специальном драматургическом инкубаторе. Я смотрю этот стильный и изящный спектакль и пытаюсь понять, зачем так много сил и творческой энергии тратить на разгрызание пустых орехов. Тем паче что некоторые из них — подлинные Кракатуки. Все зубы обломать можно. Пожалели бы себя. Но нет. Нынешним молодым нравится бороться с текстами. Нравится их побеждать. Нравится извлекать из этих побед эстетическую энергию. Нравится не отличать поражений от побед. Я уже и сама не понимаю порой, победители они или побежденные. Я только ясно вижу: они — это другие. 

Марина Давыдова