Кстати, и в самом слове «документ» какие только слова не притаились: и «дока» (знаток, мастер), и «докука» (надоедливое, скучное дело), и «доказательство» (на милицейском жаргоне — вещдок): А народ, заметьте, словно бы отстраняясь иронически от расплывчатого термина, ставит тут свое ударение: документ — то есть паспорт, проездной, квитанция: Документ, вживляясь в художественную ткань, всегда становится сам себя шире: даже ж/д билет или стенограмма собрания немедленно обращается в метафору, в памфлет, в инсталляцию: Энергия контекста?

Тут в эти сумбурные мысли вмешался мой старый компьютер (я давно подозреваю его в свойствах живого существа: то обидится, то заснет, то встрепенется): какой бы мы текст ни набрали — любовное послание, заявление об уходе с работы или даже стишок, — он, компьютер, к имени текста присовокупит словцо “doc”. Стих. doc.

Письмо.doc. Дневник. doc. Все, выходит, док, вся жизнь — док, все наши разговоры, намеки, слезы — док.

В 11-м номере «Нового мира» напечатана сильная штука (драма для чтения?

пьеса-повесть?) Елены Исаевой «Первый мужчина» с подзаголовком «Театр.doc», созданная по методике “verbatim”, что по-латыни означает «дословно». Техника эта родилась в Англии, в Лондонском театре «Роял Лорт»: режиссер намечает тему, актеры «идут в народ» с диктофонами, попутно наблюдая все повадки, жесты и интонации так называемых «информационных доноров». Драматург материал расшифровывает и, ничуть его не редактируя, оставляя и паузы, и заикания, и слова-паразиты, лепит пьесу. Ничего в исповедях менять нельзя, придумывать свои истории по мотивам нельзя — можно только сокращать и компилировать. Подробнее об этой системе читатель узнает из послесловия «От автора» — оказывается, в Москве уже год как существует «Театр.doc», и идущие на его сцене пьесы о наркоманах, о преступлениях страсти и о прочих острейших точках нашего бытия вызывают бурную реакцию, как восторженную, так и неприемлющую. Иные зрители и критики полагают, что подобный язык минимально обработанной информации, во-первых, слишком далек от законов художества, а во-вторых, губит нашу психику разрушением табу.

Елена Исаева, которую я до сих пор знала как мягкого лирического поэта, не побоялась вступить на грозную — в ямах и в пригорках — территорию. Она затеяла опрос женщин, так или иначе приблизившихся к трагедии инцеста: когда дочка видит в отце мужчину, а не только папу: «В том и ценность методики “verbatum”, — полагает автор, — что она выводит писателя в области, далекие от его личного жизненного опыта, на, казалось бы, хорошо известный для него материал, в моем случае — на отношения в семье: Каково было мое удивление, когда каждая вторая начала рассказывать вещи, о которых, мне казалось, никто никогда никому не говорит, если они есть, а уж тем более — не в диктофон на всеобщее обозрение. 

Потом я поняла, что именно эта „глубинная запрятанность“ и много лет саднящая рана требовали вербального воплощения, проговоренности:»

Повесть-пьеса «Первый мужчина» привлекает уровнем откровенности и приводит к выводу: как же мы мало знаем о себе сами. Сугубо ли она документальна? Вряд ли.

Воля художника проявляется уже в том, какие и каким тоном он ставит вопросы, как, используя эффект контрастных сцеплений, чередует ответы разных персонажей, что именно укрупняет — сокращая. Даже если ничуть (поверим!) не редактирует стенограмму: Замечу между прочим, что вышеописанная методика лишь гротескует универсальные законы прозы вообще: а не являются ли такими же «донорами» всякие прототипы и не есть ли любой житейский опыт претворяемая художником «стенограмма» реальной многоголосицы? Что же касается ханжей из публики и прессы, то у меня внезапно сочинилась такая эпиграмма: «Если вредный документ,/ оштрафует доку — мент,/ то есть ушлый, то есть критик,/ документов аналитик».

Вывод: Елена Исаева — дока недокучливого жанра, хотя и не первопроходец даже на родной почве: ведь существует уже и «Мы из огненной деревни» А. Адамовича, и их же с Д. Граниным «Блокадная книга», и повествованья С. Алексиевич. Не первопроходец, но свернула на совершенно нехоженую тропку жанра. Да: сгущенные Исаевой до катарсиса устные исповеди — это «вещдоки» наших бездн: В общем, всякая жизнь, как и отражающее ее искусство, документальна по определению. 

НГ Ex Libris N 1 (251) 15.01.2004

Татьяна Бек