— Что вас как режиссера зацепило в этой пьесе?

 — Для режиссера это такая хорошая игрушка. С интересной структурой, хорошо выписанными ролями. Стилем, который обозначен «с уклоном в примитивизм». Но эта пьеса достаточно серьезна для того, чтобы не остаться просто режиссерской игрушкой.

 — Как-то странно ощущать. что рощинские герои — уже из прошлого века…

 — Так мы же с вами тоже в какой-то мере из прошлого века. Я об этом часто задумываюсь — ни фига себе, мне выпало жить в двух столетиях. Не то чтобы это радовало или расстраивало. Просто странно — кому-то такое выпадает, кому-то нет.

Начинаешь говорить: «Это было 10 лет назад», а можно — «Это было в прошлом веке».

 — Маститые режиссеры частенько жалуются, что с хорошими современными пьесами сейчас негусто. Вы тоже так считаете?

 — Конечно, они есть. Просто хорошего всего мало, надо искать внимательно. Не могу сказать, что я Шерлок Холмс, охотящийся за современной драматургией. Я не разделяю пьесы на новые и не новые, современные и не современные. Есть хорошая пьеса или плохая, интересная или неинтересная. Пьесу «Валентинов день» мне предлагал ставить Рижский театр русской драмы, в Москве предлагали. Когда созрел, стал ее делать. Считаю, что это неправильно — ставить пьесу только потому, что она свежая.

 — Или только потому, чтобы поставить первым?

 — И это тоже. Хотя выходит так, что в Москве сейчас параллельно тоже ставят эту пьесу. Мы выпускаем первыми, но не делали из этого цель номер один и не рассчитывали на «право первой ночи». В этом есть, конечно же, свой определенный интерес, но он больше амбициозный, чем творческий. 

 — Что для вас труднее — ставить с оглядкой на предыдущий опыт или с чистого листа?

 — В «чистом листе» есть свои трудности. И в то же время трудно себя не заставить оглядываться на чей-то опыт,

 — Мнения зрителей и критиков вас волнуют?

 — Вообще мне было бы очень интересно узнать мнения людей об этом спектакле.

Почему-то очень многие называют эту пьесу мелодрамой, хотя она таковой не является. Так же как не была мелодрамой пьеса Рощина «Валентин и Валентина». Это была «проблемная пьеса с открытым финалом».

 — А что это тогда, если не мелодрама?

 — Это можно назвать всеобъемлющим словом трагифарс. Или если фарс не получится — то трагикомедия. Мне кажется, эта пьеса заслуживает того, чтобы над ней серьезно поразмышлять, а не относиться к ней просто как к мелодраматической пьесе о любви. На мой взгляд, Иван Вырыпаев сделал шаг в сторону продвижения к тому, что мы называем современной драмой. Вот и надо обсудить результат, для того чтобы это была тенденция, чтобы он или кто-то другой сделал следующий шаг. Возможно, в диалоге мы поймем —что сделали неправильно, или наоборот. В этой пьесе заложено очень много моментов для размышлений. Я не буду говорить банальные фразы про то, что так же как все когда-то вышли из гоголевской «Шинели», все будущие драматурги выйдут из «Валентинова дня». Дело не в том, что если получится увлекательный спектакль, то зрители будут смеяться, плакать, аплодировать, думать о чем-то. На мне еще лежит ответственность за то, что я представляю автора. Исхожу из своего ощущения правильности, что-то соблюдаю в пьесе, что-то не соблюдаю. Поэтому мне интересно было бы услышать, в чем я прав, в чем — не прав. Что-то ты угадал до конца, а что-то недоугадал. А благодаря мнению со стороны твоя картинка пополняется. В этом смысл продвижения чего-то нового, если уж мы действительно говорим о продвижении новой драмы и нам действительно так не хватает современной драматургии. Давайте не будем хаять людей, которые, несмотря ни на что, пишут пьесы. Потому что сейчас современные пьесы писать очень страшно. Ты сразу предстанешь перед таким судом, прикуешь себя к такому позорному столбу, что ты должен быть как минимум гений, чтобы посметь заявить о себе. И это сковывает людей.

 — Кроме того, новому всегда труднее пробиться?

 — Собственно, пьеса Ивана не такая уж свежая, она полтора года назад появилась, в Интернете висела на сайте «Новой драмы». А сейчас по поводу нее возник бум.

Все заговорили, что она гениальная и прекрасная. И мне бы не хотелось, чтобы к спектаклю отнеслись так: вот чего-то молодой автор написал, молодой режиссер попробовал что-то сделать. Похлопали по плечу, пошли дальше.

 — Коррективы в спектакль со временем вносить будете?

 — Почему бы и нет. Это для меня некий новый этап в работе, мне впервые хочется выращивать спектакль. Мне кажется, «Валентинов день» может стать одним из тех спектаклей, которые живут очень долго, — я чувствую за ним такой потенциал. И потом, новая драматургия требует нового языка изложения. Я пытаюсь его как режиссер найти, и мне интересно не просто оценочное мнение. Я тоже столкнулся с новой вещью и честно рассказал ее так, как, мне кажется, ее нужно рассказывать.

Правильно я это сделал или нет — судить зрителю. От этого зависит дальнейшее мое развитие как режиссера. Я хочу понять — в ту сторону я пошел или не в ту.

«Валентинов день» подытоживает предыдущую мою работу, и я вижу в нем отражение всех своих предыдущих девяти спектаклей. Если уж о нас говорят, как о поколении новых режиссеров, новых драматургов, может быть, все-таки поговорить об этом серьезно и сделать так,чтобы нам не захотелось в 30 лет пойти зарабатывать деньги — в кино, в рекламу. И не оставаться этими самыми молодыми, подающими надежды лет до 40-45. А потом получить театр, когда тебе уже совсем ничего не интересно и ничего не хочется. И, как тысячи других, кануть в безвестность. И при этом слышать вздохи: «А был такой талантливый мальчик!»

 — Вы много где учились, прежде чем закончили мастерскую Петра Фоменко в Академии театрального искусства. Искали себя?

 — Школьником параллельно ходил в киношколу «Ленфильма». Я абсолютно не из театральной и не из кинематографической семьи, и на семейном совете было принято решение, что я должен выбрать нормальный вуз. Учился в Петербургском университете на юридическом факультете. Доучившись до второго курса, решил, что все-таки это не мое. И пришел учиться к Филынтинскому. У Вениамина Михайловича понял, что актер —наверное, тоже не мое. И ушел к Петру Фоменко. От Петра Наумовича, как от лисы, уйти уже не удалось. И я стал режиссером.

 — Теперь-то уверены, что театральная режиссура — это ваше?

 — По крайней мере, пока мне это интересно.