— Вы задумали повернуть Петербург лицом к современной пьесе?

 — В наших силах что-то изменить или хотя бы попытаться. Театр не может существовать без новой драматургии — это аксиома. Карола Дюрр — известный немецкий критик и продюсер, которая гостила на нашем фестивале, объяснила, как произошел в Европе естественный отбор. Новая драма возникла благодаря режиссерам, которые активно и современно начали ставить классику. Этот новый театральный язык, новый ракурс заставил идти дальше. А что такое идти дальше после того, как ты поставил ультрасовременного Эсхила? Конечно, искать новых эсхилов, Чеховых. При этом нужен определенный стоицизм. Потому что достоевские на дороге не валяются. Даже если они и появятся где-то — еще не факт, что мы с вами сможем их распознать. Лет через двадцать станет понятно — кто чего стоит. 

Мне кажется, что братья Пресняковы — явление яркое в русской драматургии, и сделанное Женей Гришковцом имеет серьезное отношение к драматургии. Во всяком случае, мне кажется, эти имена останутся в истории русского театра. И о сегодняшнем времени через десятилетие будут говорить как о времени Гришковца, Пресняковых, Угарова. А не как о времени, когда режиссер Табуреткин в очередной раз обратился к Чехову. После великих спектаклей Товстоногова, Эфроса очень трудно что-то сказать. Здесь-то как раз нужны, если говорить о классике, поступки не столько интерпретационные, сколько имеющие отношение к той методике, которая называется взломом.

 — То есть классику нужно взламывать?

 — Любя ее. И обнаружить при этом громадный, ядерный потенциал этих текстов, этих архетипов. Но классика — другой разговор. Новая драма — это отражение сегодняшней реальной жизни. Я не устаю повторять, что художники — современные вообще и театральные в частности — совершают просто преступление, не замечая сегодняшних реалий. Мы живем во времени, где фактом является трагедия Беслана.

 — И как, по-вашему, театр должен на нее реагировать?

 — Честно и остро — попытаться разобраться в психотипе не террориста вообще, а конкретного сегодняшнего террориста, и, кстати, в психотипе жертвы тоже.

Разобраться с мотивами, которые движут нашей властью, когда она пытается нас защитить и когда врет безбожно. Я - русский, который родился и вырос в Дагестане. У меня ребенок, в котором течет дагестанская кровь. Моя мама была дважды замужем, второй раз — за чеченцем. И в моем единоутробном брате течет чеченская кровь. То, что я вам рассказываю о себе, — супертипично. Одно дело — читать «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, где речь идет о сталинском времени. Другое дело — пытаться разобраться в том, как сегодня существуют заключенные в российских тюрьмах. Можно вспоминать призывы о милости к падшим, а можно задать другой вопрос: что я могу сделать для этих людей, как я с ними сосуществую. Это все имеет отношение не только к политике, но и к театру. Я вижу тесную связь — и на уровне языка, который вторгается в современное лингвистическое пространство, и на уровне агрессивного воровского способа реакции на действительность.

Например, ловишь такси в Питере, и у каждого второго водителя звучит радио «Шансон». В Москве такого нет, честное слово. И что, я Питер меньше буду любить из-за этого? Нет, конечно. Я вынужден любить людей, которые слушают радио «Шансон», — это мои сограждане. Вот почему мы и хотим средствами театра разобраться в нашей жизни. В идеале, конечно, ее улучшить. Как говорил Фассбиндер: «Если ты не можешь изменить жизнь, то хотя бы опиши ее».

Мэтров настораживает, что новые драматурги ржавой отмычкой взламывают вековые замки драматургов-классиков. Пусть они прочтут полемику, которая в свое время разворачивалась вокруг, например, текстов Островского. Мы увидим, что история повторяется. Всегда были мэтры, которые протестовали, говорили про ржавые отмычки, неуважение к традициям, низкий уровень. Просто пока еще много взвеси, мутной воды, и действительно тяжело обнаружить талантливые крупицы. Люди, которые работают с новой драмой, перебирают в поисках золотых крупиц огромное количество породы. А те, кто работает с классикой, — ювелиры, которые берут в качестве материала готовое золото. Но его должен кто-то произвести, добыть, оно должно выплавиться. Вообще глупо противопоставлять классику и новую драму. На наших встречах часто можно услышать шутливые призывы издать декрет о запрете классических постановок. Конечно, это игра. Если вдруг наступит засилье новой драмы и русский театр забудет о традициях и сконцентрируется на сиюминутном, ее яркий представитель Михаил Угаров первым бросится ставить Чехова или Шекспира.

Вообще это хорошо — сходить в музей и посмотреть Леонардо да Винчи. Или послушать благозвучную музыку бельканто. Но есть и другая функция у театра —.формулировка новых смыслов, сценариев. Странная вещь, но об этом и раньше говорили: как художники нарисуют, так и будет. Вот как мы сейчас сыграем в театре, так и будет в жизни. И если искусство будет бежать в фэнтези, «ночные дозоры» или реагировать на реальность пошло, как попса, то завтра мы будем жить исключительно в пространстве киркоровых.

 — А где современному театру взять «героя нашего времени»?

 — Герой есть в современном театре, потому что есть мы, есть время. Мы должны представить современного героя, предложить обществу сценарии, а не бежать от действительности. И вот здесь, к сожалению, у современных режиссеров часто срабатывает страусиная психология. Она, увы, и для петербургских режиссеров тоже характерна. Хотя в Петербурге начинают ставить и Клавдиева, и Пресняковых, и Дурненковых — это хороший знак. Но необходимо идти дальше — нужна площадка для новой драмы, лабораторной работы. Может, после «Новой драмы» она в Питере появится. Ведь наша задача и в том, чтобы провоцировать чиновников на поступки.