 |
[«Валентинов день» Ивана Вырыпаева в «Балтийском доме». Рецензия] Петербургский театральный журнал (36) (30-04-2004) Театр нынче редко интересуется жизнью. Иногда кажется, что театральные люди знают только театр и себя в нем, а на улицу выходят лишь затем, чтобы собрать некий doc. — и тут же превратить его в игру. Так и живут: «Я в домике». До старости. Театром прикрываются, защищаются, о театре говорят увлеченно, о жизни, как правило, не говорят вообще. Как только речь в театре заходит о любви и смерти — тут же возникает частокол защитных игровых структур — заслоняйся от жизни до самой смерти. И чудненько. В «Валентиновом дне» Ивана Вырыпаева, быть может, заимствования из пьесы М. Рощина, написанной в ту пору, когда деревья были большими, а театр занимался не собой, а деревьями, вытаскивают на поверхность Театра — Жизнь. Театральность «Валентинова дня» — в коллажной фактуре пьесы (чередование времен, тексты Рощина, к которым прибавляются воспоминания зрителей о времени Пьеса хороша тем, что играет с вами в жизнь, и тем, что в этой игре есть истинное — «замри» — «отомри». Умри. От любви. Две женщины — две драмы. Между ними — Валентин, который всю жизнь женат на Кате, а любит Валентину. Зрители среднего возраста. Кто из вас не был одной из сторон такого треугольника? Все были. Total. И тут играй — не играй… В этой пьесе можно, конечно, играть великую любовь Валентины и Валентина, и пьеса приобретет ясный, светлый смысл. Но В. Сенин назначил на роль Валентины Р. Лялейките, не в природе которой играть любовь, а потому весь спектакль она играет тему разрушения женщины — любовью. Однажды разбитая голубая чашка не склеивается, обиды не проходят, ее Валентина не любит живого Валентина (он приходит к ней сказать, что скоро умрет, а ей не нравится его тон… У фразы «Я люблю тебя» есть тайный эквивалент: «Ты никогда не умрешь». Если можешь сказать эту фразу другому — значит, действительно любишь. Валентина не говорит. Она борется за свою преданную семнадцатилетнюю любовь, а после смерти Валентина творит миф о нем и любит его больше, чем при жизни. Это вообще важная линия пьесы Вырыпаева, он играет с мифом рощинской пьесы так же, как с российским мифом о великой самоотверженной любви, который творят многие, в том числе Валентина. Вырыпаев по сути рассказывает о драматическом уродстве этого мифа, когда двадцать лет после смерти любимого мужчины две его женщины, с которыми он никак не мог разобраться, живут вместе, пьют вместе и ненавидят друг друга. Коллажность пьесы В. Сенин чувствует, но тут же позволяет проникнуть в спектакль не театральности, а театральщине. И. Кузнецова играет Катю так шаржированно, неподлинно, что теряется драма другой женщины, не менее типичная, чем драма Валентины. Кузнецова — Катя притворяется, играет «дурочку с переулочка», существо туповатое, не позволяя разглядеть за этой Катей униженную любовь, в которой живет почти все женское народонаселение России, все эти жены, которых не любят безвольные мужья, гуляющие по другим любимым. А ведь так и живут они, бедолаги, в своей бытовой привязанности не отпуская того, о ком знают: не верен, не любит, да и не любил, а так, женился по дороге… В этом проходит вся жизнь, вот А вот когда сидит на чемодане безвольный мужик среди двух женщин, которым он поломал судьбы и тем остался им дорог, — вот тут я узнаю жизнь, и надеюсь, что это взаимно. Увы, в петербургском «Валентиновом дне» есть театральное притворство. Я не верю Р. Лялейките, которая, надев шапку, хочет, чтобы я поверила: сейчас она — девочка, а надев платок — старуха… Я не знаю актрис, способных к таким моментальным переключениям, не удаются они и Лялейките. Мне не хватает здесь Времени, его бледных, смертельных отсветов. Думаю, что театральность пьесы Вырыпаева требует движения от игрового театра — вплавь к островкам драматической подлинности, а не наоборот. Марина Дмитревская Вернуться к прессе |
Ассоциация «Новая пьеса», © 2001—2002, newdrama@theatre.ru