Первый день оказался самым насыщенным. В программе одного вечера значится льежский спектакль «Руанда 1994», рассказывающий «частные истории смерти». В России такая драматургическая техника получила название «Вербатим», поскольку именно так называют работу с «живыми историями» в английском театре «Ройял Корт». Как показывает опыт, техника эта не вызвала отторжения в московской, да и не только московской драматургической среде. Пример тому — маленькие спектакли из цикла «Москва — открытый город», которые можно увидеть то в одном, то в другом московском клубе, и число этих пьесок становится все больше. Есть здесь уже и свои победы, и даже шедевры. На фестивале молодой драматургии в Любимовке, о чем — ниже, мэтр Алексей Казанцев назвал лишь две такие несомненные удачи — «Глаз» Максима Курочкина и фантазию на темы Гете, предложенную Андреем Вишневским. В афише — предупреждение: «сценическую ораторию» «Руанда», которая с двумя антрактами идет около четырех часов, не рекомендуется смотреть лицам до шестнадцати.

Среди других спектаклей первого дня — итальянская работа «День слов, сказанных другими» и русский спектакль «Записки русского путешественника» (см. «НГ» от 24.12.99). В фестивальном буклете написано, что пьеса показывает сегодняшнюю Москву, что герои, в игре которых немало чистой импровизации, говорят о хорошо известных каждодневных ситуациях, что один из двух друзей — западник, а другой — славянофил. .. Наверное, иначе трудно было бы описать то, что написано в диалогах Евгения Гришковца и что в спектакле Иосифа Райхельгауза доверено Василию Бочкареву и Владимиру Стеклову. Но как много остается за скобками!

Лауреат Антибукера Евгений Гришковец — среди гостей фестиваля.

Дневник фестиваля — в наших следующих репортажах из Бонна. Пока же о том фестивале, который проходит в двух шагах от нас, или, если быть еще точнее, в 30 километрах от Москвы, в бывшем имении Алексеева (Станиславского) — Любимовке.

* * *

Афишу-буклет любимовского фестиваля предваряют две замечательные цитаты. «Когда же ты приедешь? В Любимовке тебе никто не будет мешать… Сейчас тут очень хорошо. Славно смотреть на зелень, и воздух такой дивный… Приезжай поскорей писать пьесу». Из письма Немировича-Данченко — Чехову. Другой эпиграф: «Потом в саду появятся „березка Чехова“, „скамейка Книппер“… Когда же мы провалимся с театром, мы будем пускать за деньги осматривать наши места». Из письма Станиславского — Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой.

Со времени тех писем Любимовка сильно изменилась и не похорошела. Измельчала Клязьма, покосились заборы, исчезла половина деревьев и домов. Любимовка гибнет. Это видно даже тем, кто успел побывать на прошлом фестивале, когда дела полуразвалившегося имения, в наши дни — дома творчества то ли Союза театральных деятелей, то ли Международной конфедерации театральных союзов, то ли Фонда Станиславского, — уже были плохи. Цел, слава богу, павильон Станиславского, построенный для парижской, кажется, выставки, а после перевезенный в родные места. Он был оснащен мало-мальской театральной машинерией и несколько лет назад открыт при участии Олега Николаевича Ефремова. Там с тех пор и проходит большинство показов.

У фестиваля в Любимовке, история которого ненамного короче боннского драматургического смотра, несколько иные цели, и потому проводится он несколько иными средствами. Публике, которая ежедневно приезжает из Москвы, и тем драматургам и актерам, которые выбрались на все десять дней в «деревню», показывают не спектакли. Цель — представить пьесу. С одной стороны, так дешевле, с другой стороны — такой «перевалочный пункт» для современной драматургии подсказан самой жизнью, бытованием современной российской сцены. В которой, по верному замечанию Алексея Казанцева, одного из отцов- основателей Любимовки, «будут показывать французскую бульварную пьесу, а не русскую, из жизни русских людей». Сама ситуация подвигает к тому, чтобы драматурги сами заботились о продвижении собственных сочинений. Немного наберется в Москве спектаклей, которые в выгодном свете представят лицо современной русской драматургии. 

Но родство с Боннским фестивалем у Любимовки имеется: Виктор Славкин, который рекомендует новые спектакли для Боннер Биеннале, одновременно значится и среди тех, кто проводит Любимовку.

Того, кажется, не ведая, составители программы довольно жестко распределили показы по «направлениям». В первый день кемеровский театр «Ложа» представил пьесу «Угольный бассейн», которая была создана на основе собеседований с шахтерами города Березовского. Потом Евгений Гришковец познакомил собравшихся с материалами к будущей, еще не написанной даже и вчерне пьесе «Дредноуты».

Работа над «Угольным бассейном» была начата в январе этого года на семинаре «Вербатим в Кемерово», фрагменты исполнялись на семинаре «Вербатим», который лондонский театр «Ройял Корт», «Золотая маска» и Британский совет проводили в Москве в апреле.

Час, может быть, чуть дольше. Декораций, как и на большинстве других показов, почти никаких. Три актера говорят о шахтерском деле. Как строят разрез, как и куда стекает вода в шахте, как надо смотреть за крысами, которые при случае могут спасти от верной смерти, которую чувствуют раньше людей… Чуть-чуть — о женщинах, и тогда — дань театру — из какого-то «разреза» выползает девушка в подвенечном платье и тут же снова встает на четвереньки и уползает в другую «нору».

Гришковец рассказывал о диковинных военных кораблях и о великом морском сражении между Англией и Германией в 16-м году. О красоте военного флота, о величии дредноутов, каких еще не видел свет… О том, как страшна смерть независимо от того, когда и в каком по красоте антураже она случается…

Потом, на обсуждении драматург Екатерина Нарши сказала, что обе пьесы посвящают собравшихся в мужскую мифологию. Может, так. Разумеется, и это вычитывается из этих текстов. Встретившись в афише одного дня, две пьесы обнаружили немалое сходство. По сути, ведь Гришковец тоже, можно сказать, вырос из опытов в технике «Вербатим» (по-русски — «дословно»), когда переносил на бумагу истории из своей жизни (наиболее очевидно — в монодраме «Как я съел собаку»). Для московского уха, если так можно сказать, шахтеры и моряки — нечто одинаково далекое, почти с другой планеты. И те и другие существуют где-то далеко, в ином измерении, как герои-инопланетяне. И те и другие демонстрируют победу человека над природой, когда побеждают ее, и победу природы над человеком, когда случается очередная трагедия. Конечно, поскольку шахтеры и моряки — мужчины (тот случай, когда исключения не в счет), и тут и там торжествует мужская мифология. Женщины машут платочком, в какой-то момент сливаясь с линией горизонта…

На следующий день показывались три пьесы: «Убей меня, любимая» Елены Исаевой, «Страдания молодых танцоров диско» Олега Шишкина и «Свободное телевидение» Родиона Белецкого. Первая — о жизни актрис и актера, который по ходу репетиций спектакля о женщинах-мстительницах (Юдифи, Шарлотты Корде и Фанни Каплан) неосторожно перешагнул границы дозволенного и чуть не поплатился жизнью. Вторая — о том, какой трагедией закончилась поездка брянского ансамбля диско, который так и не поехал на конкурс в Москву. Третья — о том, какие невыносимые унижения приходится преодолевать труженикам некоего «Свободного телевидения». Все три, короче говоря, легко отнести к разряду «производственных пьес», когда-то модному, а ныне, воображалось, сгинувшему жанру. Хотя в известном приближении можно сказать, что жанр этот в России существовал задолго до Александра Гельмана, а родоначальником его я бы осмелился назвать Александра Сергеевича Пушкина с его «Борисом Годуновым», где разрабатывается одна из главных тем русской производственной пьесы — вопрос о власти.

Сегодняшние драматурги не всегда догадываются, в каком именно жанре написана их пьеса. Худо, когда ошибка облекается в неподходящие обертки и лукавые словеса. Случай Шишкина — лучшее тому доказательство. Показ его пьесы готовил Владимир Епифанцев. Мило все вышло, весело даже, но на обсуждении вдруг выяснилось, что пьеса Шишкина не просто пьеса, в которой автор иногда удачно, а иногда — не дорожа вниманием и временем слушателей, эксплуатирует штампы сознания, поведения и речи. Что перед нами — нечто алхимическое, где за каждым словом, того гляди, проступит золотая жила? Далее последовало обычное для всякого субкультурного продукта кликушество. Что поделать (и даже увы!), но золото, может быть, и залегающее там, но слишком уж глубоко, публике пока не открылось.

Бонн

http://www.ng.ru/culture/2000-06-23/7_miph.html

Григорий Заславский