— Если мы говорим о том, что такое «Вербатим», то мое определение этого метода было бы следующим: вы берете у людей интервью на выбранную вами тему, документируете слово за словом — и вот здесь возникает слово «документ» — все, что они вам говорят. А потом драматург отредактирует и придаст форму тем документальным свидетельствам, которые были собраны. Важно, что интервью берут актеры. Они приносят материал в виде записанного и расшифрованного текста, а также в виде «пластических зарисовок». Персонажи создаются прежде всего из того материала, который был найден при разговоре с конкретными людьми. Мой самый большой интерес заключается в том, чтобы показать на сцене мир, в котором мы живем и о котором мы не так уж много знаем. Почему мне было интересно смотреть кемеровский спектакль о шахтерах, «Угольный бассейн» театра «Ложа»? Потому что в нем мне показали мир, о котором я ничего не знаю. С моей точки зрения, это было очень театральное произведение. 

Эдуард Бояков, директор фестиваля «Золотая Маска»:

 — Я боюсь словосочетаний типа «жизнь человеческого духа», «гуманистические ценности» и т.д., но в каких-то других выражениях я этого ищу и хочу увидеть. Я хочу полюбить всех, о ком мне рассказывают, всех этих ямальцев, ненцев или чукчей, олигофренов, чеченцев, шахтеров… В кемеровском спектакле чувствуется знание предмета, может, вызванное тем, что нам этот предмет представляли люди, которые сами живут в тех местах. Их рассказ был очень деликатен, очень точен. Я знаю, что Женя Гришковец имел отношение когда-то к «Ложе», не знаю, либо он влияет на эту эстетику, либо это «Ложа» влияла на него и создала этот феномен.

Спектакль «Олеся», монолог, который исполнила Инга Оболдина, — пожалуй, такой сильной эмоции я не получил в других показах, где, мне кажется, не хватило какого-то посыла, какой-то обращенности к нам. Но мне все равно было очень интересно, я подглядел за этой жизнью. Именно поэтому техника вербатима нам и интересна, что дает возможность расслышать голоса, а потом в спектакле воспроизвести их. Повторю, что мне кажется очень важной именно лингвистическая составляющая того, что мы видим, потому что в сегодняшнем театре этого катастрофически не хватает. Русская литература уже освоила это. В театре этого языка нет.

Михаил Угаров, драматург, организатор фестиваля:

 — У нас очень часто — и у драматургов, и у режиссеров — концептуальное мышление побеждает и оскопляет фактуру и материал. Я хотел бы дать звучать голосам. Я умею писать пьесы. Но мне интересно, что мне подскажет та фактура, на которую я - случайно! — нарвусь. Вся режиссерская школа сегодня считает, что текст — это всего лишь предлог для творчества. И текст может быть разным, и, в общем, он не имеет значения. Я, например, не вижу группу молодых режиссеров, которые бы сегодня были готовы создать театр «Ройял Корт», как это случилось в 1956 году в Лондоне. Больше того, они сделают все, чтобы такого театра не было. И к ним присоединится театральная критика, воспитанная в этой же школе.

Рамин Грэй, «Ройял Корт», режиссер:

 — Для меня это была очень интересная неделя еще и потому, что я как бы совершил путешествие во времени в обратную сторону. У меня ощущение, что многие проблемы, с которыми сталкивался «Ройял Корт» в 1956 году и в последующие годы, близки сегодняшнему русскому театру. Какой театр был в Лондоне в основном? Коммерческий. Существовала строгая цензура, только с 1966 года мы получили полную свободу говорить о том, о чем хотим сказать. И у нас не было серьезных английских драматургов. И вся идея создания «Ройял Корта» и заключалась в том, чтобы появился театр, преданный драматургии. «Ройял Корт» продолжает следовать этой идее, слово для нас — начало всех начал, мы будем уважать слово и преклоняться перед ним. В дискуссиях очень часто люди говорили: «Разве это театр? А где тут режиссер?» И очень часто было ощущение, что слова, которые произносились или которые были собраны, являлись только предлогом. Как будто создатели боялись, что если это будет действительно вербатимный проект, с документальным текстом, то люди скажут: «А театр-то где?»

Мне кажется, именно это поле и надо очищать — поле, на котором находятся слова. Есть пьеса, ее нужно как можно лучше донести, имея в виду то, что придумал сам автор.

Я считаю, что режиссура — не такая уж творческая специальность. Те режиссеры, которые действительно творческие люди, становятся драматургами. А когда вы видите режиссера, который очень много делает вот такого: «Посмотрите на меня!», «Посмотрите на меня!» — скажите ему, чтобы он шел домой и писал пьесу.

Нужно сделать все, чтобы разрушить режиссерский театр, потому что это театр совершенно прогнивший. .. Почему? Они вообще-то ничего не создают.

Жан-Пьер Тибода, театральный критик, корреспондент газеты «Либерасьон» (Париж):

 — На этом фестивале я больше всего возненавидел догматизм английских коллег, когда они говорят про вербатим. Мне как раз больше всего понравились те спектакли, которые выходили из этой методики. Иркутский спектакль театра «Пространство игры», пьеса Екатерины Нарши про подводную лодку «Курск»… Иван Вырыпаев из Иркутска, являющийся драматургом и режиссером спектакля «То, что вам нравится», говорит, что в его спектакле нет ни одного «документального» слова. Он встретился с людьми, их выслушал, это произвело в нем какие-то изменения, которые потом дали рождение тексту. Получилась настоящая пьеса. И мне все равно на самом деле, документальная она или нет. Не нужно из документального театра делать жанр. Потому что это значит — заключить его в некое гетто. Собственно, огромная опасность театра заключается в том, когда начинают его превращать в какой-то отдел музея. Документальный театр — это не музейное произведение, а некая жизнь, что-то, имеющее отношение к жизни.