Новая пьеса: Пресса

ДАНО ЛИ НАМ ПРЕДУГАДАТЬ
Слова как реальность, или Гуманизм умолчания
Русский Журнал www.russ.ru (20-06-2002)

«В черном-черном городе есть черный-черный дом, а в нем — черная-черная комната, где на черном-черном столе лежит черная-черная книга. И все, что записывает в эту книгу черный-черный человек, происходит с теми людьми, кому он желает зла…» Не в этой ли детской страшилке — ключ к волнующей и мрачноватой тайне: в каких отношениях друг к другу находятся вымышленное (написанное в стихах или прозе, разыгранное на сцене, отснятое в кино) и реальное, то, что происходит в жизни, то, что уже нельзя переписать, переиграть, переснять?
Попробуем на время забыть о гринуэевских «Книгах Просперо» или о «Саде расходящихся тропок» Борхеса. Условимся, что в нашем анатомическом театре будет препарироваться исключительно отечественный материал. Во-первых, в памяти еще свежи душераздирающие крики, с которыми российские санитарные врачи отдавили ножки Буша — ну его, этот импорт. А во-вторых, живущие в России могут едва ли не каждодневно убеждаться — даже произнесенная мимоходом мысль обладает способностью материализоваться, со всеми вытекающими последствиями.
Скажем, одному из нас по роду службы часто приходится обсуждать различные социальные гипотезы и сценарии, по которым — предположительно — будет развиваться дальнейший ход событий. Ну, скажем, чем закончится суд над полковником Будановым или когда в очередной раз пресса снова заговорит о скинхедах? Подискутировав с коллегами, все снова утыкаются в мониторы, а через два-три часа кто-то обязательно находит подтверждение своим тезисам в заголовке статьи на каком-нибудь сайте. И это неудивительно — все мы варимся в одном политическом бульоне.
Труднее объяснить, почему сбываются наши прогнозы, сказанные всуе. При этом часто реакция следует в соответствии с буквальным значением слов — в обход метафоры. Скажем, однажды за чашкой кофе случайно вспомнилось, что один из авторов этих строк приезжал в Тбилиси летом девяностого года, а работающая вместе с ним дама была там осенью. Оба сопоставили впечатления и подытожили их фразой: «А потом в Грузии началось время политических потрясений». Через минуту мы прочли на ленте Интерфакса: «В четверг вечером в 21:40 по местному времени в Тбилиси произошло сильное землетрясение. Информация о жертвах или разрушениях уточняется. По предварительным данным, сила толчка была около пяти баллов».
Начав осторожнее относиться к словам, человек пишущий становится похож на практикующего медика, который никак не может определить диагноз, мямлит и мнется, лишь бы не брать на себя ответственность за ту или иную формулировку. Не отсюда ли столь любимое творческой интеллигенцией студнеобразное «как бы»?
Трудно привыкнуть к тому, что слова отделяются от тебя и живут самостоятельной жизнью. Скажем, наш июньский поход в Центр драматургии и режиссуры на спектакль «Ощущение бороды» по пьесе Ксении Драгунской, где по ходу действия в глухой деревушке на болоте происходит смешной и страшненький русский бунт с убийствами и погромами, по времени совпал с футбольными бесчинствами современных охотнорядцев в центре столицы. Легко находится рациональное объяснение: материал пьесы, мол, отражает современную реальность и вызревающие в ней тенденции.
Но вот другой случай. В дни фестиваля «Новая драма» на новой сцене МХАТа был намечен показ нашей пьесы «Время Я». Один из эпизодов посвящен снам поколения 60—70-х годов, ночным ожиданиям, что может случиться, если вдруг начнется мировая война. Тема, совершенно забытая за последние десять с лишним лет.
В воскресенье 26 мая агентства распространяют сообщения о том, что, по данным британской разведки, до ядерного конфликта между Индией и Пакистаном осталось 48 часов. Мы делаем подсчеты, и получается, что начало атомной войны придется как раз на время читки.
Признаемся: было немного не по себе. Но - пронесло… Может быть, еще и потому, что в пьесе война так и не начинается?
Впрочем, театр — далеко не самый мощный медиум. Телевизионные зрелища обладают куда более наглядной способностью изменять видимый мир.
«Тирания реального времени», о которой давно уже пишут исследователи, занимающиеся электронными масс-медиа, вынуждает человека искать подтверждения того, что он действительно существует, не в своей частной жизни, а в том, как отражает эту жизнь телеэкран. Телевизионная картинка сверхдостоверна и самодостаточна. Радость чеховского героя, прочитавшего в газете, что он в пьяном виде попал под лошадь, и бегущего к родным и знакомым зафиксировать факт своего присутствия в газетной хронике, а, следовательно, и в реальности, сродни чувствам зрителя, узнавшего себя в городской толпе, которую показывают в одном из новостных сюжетов. Причем здесь важен сам фактор случайности: и того, что ты оказался в этом месте именно в тот момент, когда оператор включил камеру, и того, что ты увидел себя в новостях, хотя обычно в это время переключаешь телевизор на другой канал. Люди, которые знают, что сегодня будет телепрограмма с их участием, реагируют на свое появление на экране гораздо сдержаннее — у них была возможность подготовиться к своему зримому самоутверждению.
Но - ближе к слову. Еще один пример из личного опыта. Нынешней весной у одного из нас была возможность увидеть премьеру телесериала «Спецназ» непосредственно в тех местах, где происходит часть действия фильма, то есть в Чечне. Что говорили наутро после показа и чеченцы, охранявшие Дом правительства в Грозном, и российские омоновцы — это тема совсем для другой статьи. Интереснее те совпадения, которые, кажется, остались незамеченными и авторами сериала, и зрителями.
Первую серию, «Сломанная стрела», ОРТ показало в понедельник, 25 марта. Бандиты пытались завладеть самым современным оружием, чтобы сбивать наши вертушки, где только вздумается, а бывалые и потому не склонные к миндальничанью спецназовцы эти подлые планы срывали — не без натуги, но вполне последовательно. А уже в четверг представитель регионального оперативного штаба по управлению контртеррористической операцией на Северном Кавказе Илья Шабалкин продемонстрировал журналистам видеокассеты, найденные во время спецоперации в Старых Атагах, причем тайник был устроен в собачьей будке. Находка пришлась как нельзя ко времени: на кассетах Масхадов инструктировал полевых командиров, как создавать новые группы боевиков, и призывал «вернуться на родину и продолжить борьбу тех, кто сейчас находится в Тбилиси, Стамбуле, Баку» (цитируем по документу, предоставленному тем же региональным оперативным штабом). В тот же вечер из третьей серии окончательно стало ясно, в какое зарубежье уходят финансовые корни кавказского терроризма. Кстати, одного из главарей бойцы спецназа ликвидировали, незаметно подвесив к его автомобилю, а потом приведя в действие взрывное устройство.
Тогда, сразу по просмотру, многих смутила такая откровенная (кровь за кровь) беспощадность в отношении врагов, которым, с позиций уголовного права, приговора все же никто не выносил. Но не прошло и месяца, как на экранах появилось мертвое тело Хаттаба, и тут уж вряд ли кто из людей вменяемых уронил хотя бы слезинку.
Можно ли согласиться, что сценарий малобюджетного боевика и есть тот текст, что преображает реальность, заставляя ее следовать законам, придуманным автором, а не заложенным внутри самой реальности? Самый простой ответ: да, можно — после 11 сентября. Однако не хотелось бы ограничиваться настолько прямолинейным морализаторством: не бросайся камнями, если живешь в стеклянном доме, что посеешь, то и пожмешь, повадился кувшин по воду ходить etc. Грубость наших слов грубо вторгается в и без того брутальную действительность. Как говорил Гога из «Москва слезам не верит», перед тем как начать бить морды хулиганистым переросткам: «Вечер обещает быть нежным…» И зло позорно ретировалось, а пролетарствующий принц получал в жены номенклатурную Золушку. (История нередкая по тем временам: сколько руководящих дам имело в мужьях шоферюг или бригадиров со стройки?)
Соотношение между придуманным, а потом зафиксированным в печатном слове или на кино- и видеопленке, и тем, что называется «правдой жизни», не укладывается в узкие рамки «верю — не верю», «сбылось — не сбылось». Здесь совсем иные правила игры, и нередко автор оказывается не готов к цепной реакции, начавшейся после того, как его творение увидело свет. Скажем, любопытно было бы проанализировать интенсивность онлайнового общения в «голубых» чатах российского И-нета после недавней премьеры в «Театре DOK» пьесы Сергея Калужанова и Александра Вартанова «Гей», написанной на основе реальных разговоров и писем. Причем в самом спектакле кульминационной была сцена перекрестного — взахлеб — общения, когда уже невозможно понять, не прячется ли под ником «Ублюдок» кисейная барышня откуда-нибудь из Переславля-Залесского и сколько гетеросексуалов прикидываются гомиками, поливая последними словами любителей мясистых сисек.
Можно вновь и вновь припоминать случаи, когда пророческими оказывались самые незатейливые песенки, а пронзительные — в момент своего рождения — строки забывались, как будто их и не было никогда. Хотим мы того, или нет, но, умножая слова, мы порождаем все новые смыслы, справиться с которыми зачастую просто не в силах. И тогда, рано или поздно — неизбежный телефонный звонок, и неузнаваемый спросонья голос, и вопрос, в упор: «Что ты там написал?.. А ты слышал?..»

Авторы:Владимир Забалуев, Алексей Зензинов

Вернуться к прессе